Совершенно верно, теперь я вспоминаю это обстоятельство. Но я уже давно забыл его. Да кто же в состоянии удержать в памяти все эти семейные предания? Так вот откуда преклонение Элеоноры перед этим героем, который, очевидно, совершенно затмил меня в ее глазах. Если бы он не был мужиком, кто знает, дело могло бы быть гораздо опаснее.
Он громко рассмеялся своей остроте, лукаво взглянув на кузину. Но его взгляд встретился с холодным взором и так же холодно прозвучал ответ Элеоноры:
— Мы говорили о нашем покойном отце, Гельмут, и о несчастной судьбе нашей родины!
— Ах, Господи, конечно, но нельзя же все время говорить лишь о серьезном! — нетерпеливо воскликнул Гельмут и повернулся к дверям, куда в это время входили остальные участники состязания.
— А вот и опоздавшие! — закричал Отто, но теперь его голос звучал по-другому, гораздо сердечнее, чем когда он приветствовал своего двоюродного брата.
Капитан Горст, высокая и плотная фигура которого даже в штатском платье выдавала военного, был уже далеко не юноша — ему можно было дать лет тридцать пять. Темная борода обрамляла его не столько красивое, сколько выразительное лицо. Его манера и речь дышали спокойствием, которое можно было бы принять за флегматичность, не будь у него темных глаз, обычно смотревших так же спокойно и серьезно, но умевших по временам вспыхивать горячей молнией.
Его спутница — нежное небольшое и миловидное существо, на вид приблизительно одних лет с Элеонорой, казалась значительно моложе ее, а две ямочки на ее розовых щечках показывали, что она — далеко не поклонница серьезности. Сейчас, правда, ее прелестное личико выражало сердитое неудовольствие, а в жесте, которым она сорвала шляпу со своей белокурой головки и бросила на первый попавшийся стул, было что-то по-детски капризное.
— Что так поздно, господа? — встретил их Гельмут. — Почему вы пристали у деревни вместо того, чтобы высадиться на террасе? Из-за этого вам пришлось сделать огромный крюк по парку.
Капитан, пожав плечами, ответил:
— По величайшему повелению! Так пожелала фрейлейн.
— Я ни минуты дольше не хотела оставаться на этой яхте, — решительно объявила молодая девушка. — С меня вполне достаточно прогулки при такой ужасной погоде.
— Погода превосходная, — спокойно возразил Горст. — Небольшое волнение и ветерок, лучше которого нельзя желать для прогулки под парусами.
— И брызг, от которых я промокла до костей! При этом наша яхта летела по волнам с такой стремительностью, что я потеряла способность видеть и слышать, а вы, сидя на руле, хохотали над моим страхом. Я не понимаю, как вы могли предложить мне такую прогулку.
— Я? Да я же вас, дорогая моя, изо всех сил убеждал не ехать вместе. Вы настояли на своем.
— Я не могла знать, что море так бурно, — последовал нетерпеливый ответ.
— Это нетрудно было заметить с берега.
— Вы в немилости, капитан, — смеясь, промолвил Гельмут. — Здесь вам защиты ждать нечего, просите скорее прощения.
Но Горст, казалось, не был расположен последовать этому совету, да и едва ли ему легко было получить прощение, потому что девушка со всеми признаками дурного расположения духа бросилась в кресло и сделала такое недовольное лицо, словно поссорилась со всем светом.
— Мы хотели попробовать новый рояль, который я выписал, — сказал Гельмут. — Он поставлен в зале, и я надеюсь доказать моей сердитой кузине, что в этой области я нисколько не уступаю ей.
— Я никогда не сомневалась в твоих светских талантах, — холодно промолвила Элеонора. — Ты пойдешь с нами, Ева?
Фон Бернсгольм откинула назад голову и закрыла глаза.
— Нет, от этой ужасной поездки у меня разболелась голова, и мне необходим полный покой.
— Вот видите, капитан, мы все должны искупать ваши прегрешения, — пошутил барон Мансфельд. — Но Отто пойдет с нами, я попрошу освободить его от латинского урока. Не правда ли, господин Лоренц, ведь вы отпустите его?
Старик-воспитатель вовсе не слушал разговора. Найдя какую-то интересную книгу, он так углубился в нее, что теперь не знал, о чем идет речь.
— Что вам угодно, барон? — спросил он.
— Да я хотел просить вас отпустить с нами моего братца. Предоставьте ему немного свободы: мальчика нельзя переутомлять.
Лоренц покачал головой, но ничего не ответил. Отто с большим неудовольствием отнесся к просьбе, высказанной таким образом.
— Я запрещаю тебе этот тон, Гельмут! Ты все время обращаешься со мной, как с ребенком. Если ты не прекратишь этого…
— Так ты вызовешь меня на дуэль? — насмешливо спросил Гельмут. — Ну, это мы сделаем потом. В твоем возрасте еще не дерутся на пистолетах, а просто вызывают воспитателя и просят его разложить своего воспитанника на школьном столе и всыпать ему порцию «горячих». О, не делай такого свирепого лица, любезный братец! Пойдем, пойдем!
С этими словами барон схватил юношу за руку и увлек за собой.
Несмотря на легкомысленную насмешливость, в его обращении было столько очаровательной обходительности и радушия, что даже Отто перестал сердиться и дал увести себя, а Элеонора и Лоренц последовали за ними.
Капитан Горст намеревался сначала сделать то же самое, но затем внезапно изменил решение: у самой двери повернул обратно и подошел к креслу, в котором по-прежнему полулежала Ева. В продолжение нескольких секунд он, молча, нагнувшись, смотрел на белокурую головку с закрытыми глазами, покоившуюся на подушке, а затем промолвил вполголоса:
— Итак, я в немилости?
Изумленная Ева сердито подняла голову.
— Вы еще здесь? Мне казалось, что вы хотели идти с остальными слушать рояль?
— Нет, я предпочитаю ваше общество.
— Мое? Разве вы не слыхали, что у меня болит голова и мне необходим покой?
— Вы просто не в духе, моя милая барышня, — уверенно-спокойно ответил Горст.
— Ну, хотя бы и так! Однако едва ли ваше присутствие сможет улучшить его!
— Я это знаю. Но так как, вероятно, мы видимся последний раз…
Ева, словно испугавшись, быстро повернулась к нему.
— В последний раз?
— Ну, да! Ведь вы уже завтра намереваетесь вернуться к вашему опекуну, а я через несколько дней покину Мансфельд. Кроме того, я — солдат, а мы, несомненно, находимся накануне войны; поэтому на прощанье я хотел обратиться к вам с просьбой.
Приведенные доводы, очевидно, подействовали смягчающим образом на настроение молодой девушки; недовольное выражение у нее исчезло, и она ответила капитану довольно милостивым тоном:
— Ну, говорите!
— Я люблю вас, Ева, и прошу вашей руки! — кратко и решительно промолвил Горст.
Ева вздрогнула и смотрела на него, словно не все расслышала.
— Вы просите?..
— Вашей руки! Для вас не должно быть тайной, что я давно…
— Господин капитан, вы действительно осмеливаетесь… — с негодованием перебила его Ева.
Горст удивленно взглянул на нее…
— Почему же я не смею объясниться вам в любви?
— Объяснение в любви! Неужели это прозаическое заявление в десять слов вы действительно называете объяснением в любви?
— Вы вообще позволяете мне высказаться? Правда, романтика не в моей натуре, я привык выражаться коротко и ясно.
— Прекрасно, господин Горст, — величественно поднимаясь с места, презрительно промолвила
