Ее вера в существование Либора сравнима с ее верой в младенца Иисуса.
— В одиннадцать он меня заберет отсюда. Наконец вы сподобитесь чести увидеть его.
Это лишает их уверенности. Они не могут представить себе, что я способна выстроить сюжет с такой легкостью. Да я и сама не поверила бы тому, но ведь в некотором смысле я борюсь за жизнь, а в такие моменты, говорят, люди могут горы свернуть.
— Вот откуда у тебя колечко, — констатирует Мария.
— Ты имеешь в виду эту золотую фиговинку?
Я стаскиваю со среднего пальца изукрашенный, безвкусный перстень с маленьким бриллиантиком, который в прошлом году получила от папы к моему восемнадцатилетию, и пускаю его по кругу. Одноклассницы внимательно изучают его. Пираньи глотают мясо.
— Ты думаешь, этот камушек — бриллиант?
— Либор уверяет, что да. По-моему, это стекляшка.
— Не трепись, это все-таки бриллиант! — заявляет Аделка.
В кольцах она явно разбирается. Она всегда относилась ко мне хорошо и никогда не сомневалась в существовании Либора: благодаря ей я наконец понимаю, что значит
— Если это бриллиант, то я и вправду счастлива, — говорю я с улыбкой.
Я довольна собой; даже Том на какую-то минуту останавливает на мне взгляд. Не пойму, откуда у меня берутся подобные фразы. Может, они мне снятся. Может, к этим схваткам я готовлюсь во сне.
— Откуда у него деньги на бриллианты? — сомневается Зузана. — Ты вроде говорила, что он электрик?
— Возможно, вырубал электричество в ювелирном! — хихикает Скиппи.
— Правда, откуда у него?
— Ну что такого, — говорю я нехотя, смело подмигивая Ирене. — За колечко заплатил его отец.
— И Либор тебе сам в этом признался?
— Либор мне сам в этом признался.
— А что ты ему сказала?
Я гляжу на Аделку, весело щурясь:
— Я спросила, не должна ли я теперь спать и с его папой.
— Потрясно! — машинально рявкает Скиппи.
А Либора нет как нет, и потому в полдвенадцатого из будки у «Мая» звоню ему домой; его отец сообщает, что Либора увезла «скорая», так как вечером, играя в мини-футбол, он повредил себе мениск. Отец предлагает приехать за мной самому, но я, естественно, отказываюсь. Возвращаюсь к «Медвежатам» и все пересказываю Марии, Зузане и другим.
— Я так и знала! — ухмыляется Зузана.
Речь, по сути, о невнимательности. Могу поспорить, что добрая половина класса вышибалы ненавидела. Так почему же тогда мы в эту гребаную игру постоянно играли? Всякий раз я подставлял спину нападающим и давал выбить себя с самого начала. Постарайся чуть-чуть, Скиппи, не будь таким раззявой! Наша физкультурница Марта — такая молодая и уже такая крутая. А что я должен был, по ее мнению, делать?
Бегать взад-вперед и ждать, покуда мне какой-нибудь заводной придурок с одного метра не вдарит мячом в рожу? И тогда одно из двух: или товарищ физкультурница этого не видела, или она реальная садистка. Вот спросите Фуйкову. Спорт, между прочим, полная лажа. Выдают его за суперорганизованное развлечение, но на деле он начисто вышел из-под всякого контроля. Если вы знаете, за сколько, например, «Дортмунд» купил Розицкого,[22] то вам должно быть ясно, что спорт и обычные человеческие нормы давно уже несовместимы. Перед теликом мы типа компетентно рассуждаем об атакующих форвардах и современном футболе, не подозревая даже, что над нами всеми потешаются баксы. Зрительский интерес — суррогатная эмоция. Он только отвлекает внимание от того, что существенно в жизни. Равно как компьютерные игры, диеты, ламинат и прочая хренотень. Джеф мог бы вам рассказать. Он так долго занимался спортом, что профукал всю свою жизнь. Человек пялится в ящик на какой-то дебильный четвертьфинал, а в спальне между тем его жена пакует чемоданы — не то чтобы у меня какая жена была или я мечтал о ней, это я так просто, к примеру. Обалдеть, Скиппи, откуда у тебя берутся эти метафоры… Одно вам скажу: двадцать лет я регулярно смотрю английскую, итальянскую, немецкую и испанскую лиги плюс все кубки и чемпионаты и, в натуре, НХЛ, но по-настоящему это всегда мне было по барабану. Я не фанат, я просто кошу под него — перед другими и перед собой. Внушаю себе, что спорт меня увлекает. Окончательно я это понял во время прошлого футбольного чемпионата, сидя в «Jagr?s-бape»; я уснул после нескольких кружек пива прямо на столе, а когда открыл глаза, увидел примерно пятьдесят прилично одетых взрослых мужиков, в том числе нашего главврача и анестезиолога, как они все вместе вопят на трех совершенно одинаковых сенегальцев на трех совершенно одинаковых экранах. Я расплатился с барменом и ушел, и никто этого даже не заметил. Как в каком-нибудь триллере: жертва с преступником одна в квартире, звонят полицейские. Преступник велит женщине открыть и сам идет вплотную за ней, нацеливая пистолет ей в голову. Если пикнешь, корова, ты труп. Все в порядке, мадам? Мы слышали какой- то шум. Абсолютный порядок, вахмистр, говорит женщина, закатив глаза кверху, но идиот полицейский всегдашним манером отдает честь и уходит. Люди просто слепы и глухи.
Своего жениха я лишаюсь в шлюзе на Стрелецком острове.[23]
Даже сейчас, двадцать лет спустя, когда идем с Борисом и детьми прогуляться на Петржин, я иной раз останавливаюсь у каменных перил моста и, наклонившись вниз, пытаюсь в грязной воде разглядеть его лицо. Андулка теряет терпение и уходит вперед.
— Господи, что ты там ищешь? — кричит на меня Борис.
В его голосе то добродушное превосходство надо мной, которое так необходимо ему и которое меня не обижает. На голове у него серый твидовый котелок — абсолютно тот тип головного убора, который я всегда связываю с пожилыми мужчинами. Никогда бы я не поверила, что такую шляпу будет носить мой муж, но Борис невесть почему полюбил ее, и у меня не хватает духу попросить его расстаться с ней.
— Сама не знаю, — говорю я. — У тебя премиленький котелок, — смеюсь я.
Борис многозначительно смотрит на Лукаша и вертит пальцем у лба. Лукаш смеется, но в его смехе есть что-то вымученное, нервное — как всегда, когда что-то до него не доходит. На Уезде, переводя его за руку через перекресток, чувствую, как он упорно смотрит на меня сбоку. В парке он буйно вырывается на свободное пространство газона, но каждые десять метров оглядывается — хочет убедиться, что не потерялся. Борису кажется это немужественным и трусливым, но я вполне понимаю Лукаша.
Под утро, на самой грани сна и яви, вижу иногда странные, дурные сновидения. Примерно за неделю до второй встречи бывших выпускников (на сей раз нас обзвонила Зузана, поскольку Мария в роддоме) мне снится, что весь наш класс идет по Стромовке и ребята рассказывают анекдоты про меня и Ветвичкову. Мы с Иреной пытаемся приблизиться к ним, чтобы лучше слышать. Не слышать их мы не можем, как не может человек — с неким мазохистским наслаждением — перестать касаться больного зуба. Мальчики отгоняют нас, бросаясь колючей кожурой каштанов.
— А знаете, почему Фуйкова еще девственница?
