Игра на вылет

Джефа, подчинился. Он, правда, ведет себя еще инфантильнее, чем обычно (присутствие маленькой Алицы для него оправдание): на улице фокусничает, подпрыгивает, кривляется и сочиняет для Алицы стишки типа «Выкопайте кратер, говорит патер. / Зачем спешить? Слона хоронить». Подобные рифмы потом целыми неделями Джеф так раскручивает, что его дочка в восторге, а это главное.

Несколько лет спустя с ними стал ездить Том. И он быстро завоевывает Алицу: обнаружив, что она любит страшные рассказы, он читает ей специально переработанные стихи для всяких киношных ужастиков (Джефу приходится укрощать его, чтобы Алица могла потом заснуть). Хорошо и то, что во время их совместных уик-эндов он гораздо меньше пьет — тем самым его обычные словесные излияния сводятся к приемлемому минимуму.

Джеф убежден, что по мере того, как Алица созревает, она все больше напоминает Тому Еву. Во всяком случае, он часто исподтишка смотрит на нее.

— Существует ли на свете нечто более совершенное? — говорит он Джефу однажды вечером во время уик-энда на реке Сазава.

Глазами он указывает на сидящую чуть поодаль Алицу, которая отсутствующим взглядом смотрит на огонь; на ней Джефова черная фуфайка с капюшоном, которая настолько велика ей, что закрывает поджатые коленки. Щеки покрыты легким румянцем, а прядь светлых волос на левом виске кажется пушком.

— Я уже никогда не оставлю тебя с ней наедине, — шутит в ответ Джеф, но про себя соглашается с ним.

В последние годы они берут Алицу и в Берлогу. Ева поначалу была против, но потом Скиппи настоял — пусть сама проверит квартиру (перед этим они целый день убирали), и она не без колебаний согласилась. Каждый раз, конечно, перед приходом Алицы они убирать не успевают, однако жизнь среди пустых бутылок, банок из-под пива и обвалившихся куч прочитанных газет и журналов ей по нраву.

— Мы для нее своего рода аттракцион, понятно? — говорит Джефу Том. — Мамина вылизанная квартира — нудный прогматизм, в то время как это андерграунд. В ее глазах Берлога представляет собой нечто вроде очага независимой семейной культуры.

— Ты маму тоже любил? — спрашивает однажды Алица Тома.

Она смотрит на Скиппи, берет край своей майки двумя пальцами и зажимает его зубами. Том делает вид, что не слышит. Алица тормошит его за плечо.

— Ты любил маму или нет? — настаивает она.

— Конечно. Ты же знаешь, что у меня слабость ко всяким ужасам.

Алица смеется, тем не менее от нее невозможно отделаться.

— Нет, скажи мне, — упорствует она, — ты любил ее?

Том поворачивается к ней:

— Любил. Она была… невероятно красива. Она невероятно красива.

Алица кивает.

— Но встречалась она с Джефом, — объясняет ей Том. — В жизни это случается.

Алица задумывается. На майке у нее большое мокрое пятно.

— Выходит, вы любили ее все, — внезапно смеется она. — Все трое.

— Скиппи нет, насколько я знаю, — уверенно замечает Джеф.

Скиппи явно смущается.

— Скиппи, — заявляет Том, — по-моему, любил ее тоже.

— Ну конечно, он любил ее, — решительно говорит Алица и смотрит на отца. — Иначе он не ходил бы к нам до сих пор, правда?

Для Джефа это новость — и для Тома тоже, как тотчас же определяет Джеф по его виду. Никто не говорит ни слова. Алица испуганно поводит глазами; останавливает взгляд на Скиппи.

— Ой, sorry, — извиняется она. — Я, должно быть, что-то брякнула, да?

Том просекает первым:

— По средам? Он ходит к вам по средам?

Алица нерешительно кивает. Скиппи краснеет.

— Значит, никакого «Jagr?s-бapa»? Никаких широких плоских экранов? Никаких мужиков и разливного пива, никакой суператмосферы?

— Я смотрю там футбол! — выкрикивает Скиппи.

— На экране с диагональю пятьдесят пять? — спрашивает Джеф.

Скиппи складывает руки.

— Что вы вообразили себе? — повышает он голос. — Вы идиоты! Вы настоящие идиоты!

Джеф и Том молча смотрят на него. Скиппи падает на колени.

— Клянусь жизнью и здоровьем всех своих близких, что это правда! Мы смотрим футбол! Ничего больше! С вас довольно?

Сцена тягостная, но весьма убедительная. Том уже опять улыбается.

— Разве ты не знаешь, Скиппи, что Еву забронировал Джеф? — говорит он в тщетной попытке пошутить.

— Что значит забронировал?

Когда чего-то не понимаешь, не спрашивай, вспоминается Джефу.

Фуйкова

Мой муж Борис — дежурный в подземке. Его жизненное назначение — предупреждать пассажиров, что приходящий поезд следует до станции Качеров. После всех девичьих снов о преуспевающем, богатом муже, который, уходя на работу, каждый раз с улыбкой посылает мне воздушный поцелуй (я и трое наших прелестных детей стоим на застекленной террасе загородной виллы в стиле функционализма), я живу в заштатном районе в панельном доме с человеком, который восемь часов в день гнобит людей за то, что они перешли черту безопасности.

Когда по пути к преуспевающим людям, которым обставляю квартиру, мне не удается миновать станцию, где работает Борис, иду по крайней мере так, чтобы он из своего гнезда не мог заметить меня. Поджидая поезд, я смотрю на красивых девушек и мысленно пытаюсь отгадать, как они будут выглядеть лет через десять-двадцать, — по существу, это лишь подобие компьютерной симуляции интерьера (ни одна из молодых женщин, самоуверенно входящих в вагон, наверняка не подозревает, что в голове располневшей, плохо постриженной пожилой брюнетки они могли бы увидеть свой довольно точный будущий облик). Но я, разумеется, все время настороже, и если в станционных репродукторах вдруг раздается треск, возможно, я единственная, кто его замечает.

— Просим пассажиров, следующих в направлении Гайе, не переступать полосу безопасности, — звучит голос моего мужа, автоматизмом измененный до неузнаваемости.

Я впиваюсь глазами в серый мрамор платформы.

— Просим пассажиров, следующих в направлении Гайе, не переступать черту безопасности!

Во втором объявлении даже тот, кто моего мужа не знает, может расслышать усталость и полное смирение. Тучный мужчина, к которому обращено это предостережение, по-прежнему наклоняется над рельсами, очевидно заинтересовавшись чем-то. Оглядываю его одежду — по ней сразу определяю, что это иностранец. Подъезжающий состав уже слышен в тоннеле.

— Не переступайте полосу безопасности! — раздраженно кричит Борис в микрофон и, выбежав в конце концов на платформу — худой, бледный, в мешковатой коричневой униформе, — оттаскивает