— А ты, собственно, кто такой? — Прокл хотел, чтобы эти слова прозвучали жестко, да какая там жесткость у тощего да слабого.
— А я, мой юный друг, просто-напросто отставной легионер Преданного и Честного Десятого легиона Пролива. Вот и все. Пока мы стояли в Айле, наслушался всякого про великого отшельника Антония, вот и отправился к нему. Уж больно мне было интересно узнать и про спасение, и про то, что такое грех, и про чудодейственную силу молитвы. Глядишь, и бедный легионер чем бы пригодился благочестивому старцу. Вот только никак мы с ним общего языка не найдем…
— И давно вы так?
— Чтоб не соврать — лет так тридцать.
И мужчина засмеялся, увидев изменившееся лицо Прокла.
— Хорошо-хорошо, в это трудно поверить. Пусть будет года три.
— И что, все три года ты сидишь тут на камне, пытаясь с ним поговорить, а он три года бросает в тебя всякую дрянь?
— Нет, конечно! Мы иногда вполне мирно беседуем. Кстати, крайне любопытно и познавательно. Я старцу говорил: пошел бы в мир, открыл бы свою школу, набрал учеников — отбоя б не было. И благое дело, чистый профит опять же. Но он не слушает. Строптив, хоть и благочестив. На своем стоит: я, говорит, буду только с Господом беседовать и не желаю, чтобы меня от молитвы отвлекали. Вот так-то, Прокл. На этой почве и меня гонит от себя
— Так и шел бы, — неприязненно сказал Прокл.
— Не могу. — Иларион сделал вид, что не заметил вызова. — Мы со старцем — одно целое. Куда он — туда и я, такая, значит нам судьба теперь.
— Так он же не хочет!
— А это не важно. Это его дело. А мое дело — быть с ним и всячески помогать ему.
Что ж, подумал Прокл, такая позиция вызывает уважение. Несмотря на явное нежелание Антония, человек посвятил свою жизнь служению, а это подвиг. Антоний служит Господу, Иларион — Антонию. Каждый на своем месте. Каждому по вере его. Пожалуй, этот отставной легионер не так уж и неприятен.
— А как бы мне переговорить с Антонием?
— А никак. Сидеть и ждать. Захочет — сам выйдет.
До вечера старик из пещеры так и не вышел.
Только время от времени доносилось оттуда то ли завывание, то ли бормотание, потом снова все стихало. «Это Антоний так молится», — догадался Прокл. Истово молился, по-настоящему, без устали, не повинность отрабатывал. И только к вечеру выполз наружу обессиленный, дошел до ручья, попил.
— Есть будешь, Антоний? — поинтересовался Иларион. — Остался еще хлебушек-то.
Тот не ответил, внимательно рассматривая Прокла.
— Ты кто? — Из-за отсутствия зубов понимать его было трудно.
— Я — Прокл, Антоний. Из Александрии.
— Чего надо?
— Мне рассказал про тебя Александр.
— А, этот ханжа…. Ну-ну. Пакости, небось, говорил?
— Да нет. Сказал: фанатик.
— Правильно сказал. Я фанатик и есть. Истинный фанатик: мне папский престол и самшитовый крест на парчовых одеждах не нужны. Мне Господь нужен, Всеблагий и Всемилостивый.
— Это точно! — подал голос Иларион. — Кроме молитвы, этому праведному человеку ничего не нужно. Просто ничегошеньки. Даже как-то обидно становится.
— Нишкни! — грозно возопил Антоний. — Молчи и никогда не говори о том, чего не понимаешь!
— Да где уж нам, — издевательски ответил Иларион.
Он опять разонравился Проклу. Зачем так унижать старца? Антоний — человек праведный, это сразу видно, посвятил себя Богу, ты же сам пришел к нему, чтобы получить частичку его мудрости, так зачем же так? Слушай, впитывай и делай выводы, раз уж ты здесь. А этот отставной козы барабанщик чего-то строит из себя.
— Э-э-э нет, брат Прокл! — весело вскричал Иларион. — Ничегошеньки я из себя не строю, я просто хочу понять…
Антоний молча развернулся, еще раз хлебнул водички из водопадика и, согнувшись, пополз обратно в пещеру.
— Видишь, презирает меня. Ненавидит буквально, — продолжал так же весело бывший легионер. — А за что? Вот спроси: за что?
— Так понятно, за что, — неприязненно буркнул Прокл. — Ну что ты его достаешь? Зачем издеваешься?
— Кто? Я? Да ни в жизнь! — Иларион по-прежнему развлекался. — Наоборот, я понять хочу.
— Что ты хочешь понять?
— Логику. Простую житейскую логику. И серьезную логику жизни. Но ни на один вопрос не получаю ответа. Только плевки, метание кала, ругательства или полное игнорирование моего присутствия. Почему? Только потому, что я задаю неудобные вопросы?
— Нет! — неожиданно раздался голос из пещеры, и вновь показалась голова Антония. — Не из-за того, что задаешь неудобные вопросы. А из-за того, что ты не истину хочешь узнать, а вовсе напротив Князю Лжи служишь и меня пытаешься на его сторону затащить всеми силами, прости Всевышний!
— Да Господь с тобой, Антоний! — Иларион горестно покачал головой. Прокл потерялся окончательно и вообще перестал что-либо понимать в происходящем. — Куда я тебя пытаюсь затащить? Только потому, что я спросил: «Зачем Всевышний создал женщин, если от них бегать и сторониться общения с ними?»
— Именно! Именно поэтому! Ибо сам знаешь, для чего послано нам искушение, но прельщаешь пакостными вопросами лукавства ради!
Антоний опять исчез в глубине пещеры. Иларион развел руками:
— Вот, Прокл, видел? Сие называется: «Иларион задал вопрос». Ну что в этом такого, что меня нужно всячески обзывать и честить?
— Видишь ли, — неуверенно начал Прокл, — я, конечно, не большой знаток, но попробую тебе объяснить. По нашему учению есть два мира: мир материальный, тот, что окружает нас, и мир духовный, находящийся вне нас, но отражающийся в нашем сознании. Высочайшее благо для смертного человека — оторваться от мира материального и слиться с миром духовным.
— Ну так и прыгните все вместе с высокой скалы, моментально, скопом — и отправитесь в духовный. Нет?
— Нет. Ибо по своей воле оставить этот мир мы не вправе. Только по Его воле. Поэтому мы молимся, чтобы приблизить тот час, когда мы соединимся с Господом в идеальном мире.
— Так я ж о том и спрашиваю, я ж именно это и понять хочу! С какой целью создан тогда материальный мир? Если все так стремятся к идеальному и прекрасному духовному? Логичней было бы создать сразу духовный мир и жить в нем себе спокойно, без всех этих глупостей!
— Лжец! — Антоний, видно, не выдержал и снова вылез из своего убежища. — Наглый и беспардонный лжец! Тебе ли не знать про первородный грех?
— Ну да, — терпеливо продолжал Прокл, — раньше так и было: первые Его творения и жили в идеальном духовном мире вечного блаженства. Но потом ослушались — и были изгнаны в этот мир, материальный.
— Да что ты ему, змею, объясняешь-то! — кипятился Антоний. — Он это лучше любого из нас знает.
Иларион от души хохотал:
— Антоний, душа моя, ну что ж ты так нервничаешь? Хорошо, представим, что так оно все и было. И материальный презренный мир был создан только для того, чтобы праведный человек отринул его
