был Сергей, а он не умел ждать. Один раз пнул в дверь, и та впустила его, выплюнув шпингалет на пол.
— Ты что делаешь-то, дура? — просипел он, разглядывая меня. Впервые я слышала от него оскорбление и впервые видела таким испуганным. Мне всегда казалось, что он в принципе лишен подобного чувства.
Не знаю, сколько мы смотрели друг на друга и молчали, а потом он ударил меня по щеке. Не больно, но хлестко и обидно. И меня словно прорвало — я набросилась на него с кулаками, забилась в истерике, выплескивая душевную боль, грязь и обиду, а он укачивал меня на своих руках и слушал. Вероятно, никто бы не узнал о ночном инциденте, если бы кровь, сочащаяся из поверхностных ранок, свернулась у меня, как у любого нормального человека…
Все обошлось, если не считать трехдневного общения с капельницами в больнице и пожизненного учета у гематолога.
Точку в той истории поставил Сергей. Он сложил все, что услышал от меня, с собственным опытом и, прихватив трех своих отвязных друзей с приблатненными замашками, подкараулил Рысева у школы и в присутствии других одноклассников выведал остальное. Выяснилось, что Славка виртуозно развешал лапшу на уши неискушенных пацанов, зарабатывая авторитет в их глазах похабными пересказами папиных порнокассет, не скупясь на пикантные подробности. Получалось интересно и весьма правдоподобно — человек всегда верит в то, во что хочет верить. И вот по школе поползли слухи, а у меня, как у главной героини Славкиных сказок, появились ревностные «поклонники».
Закончилась та история полным унижением Рысева. Его славно попинали и заставили ползать у меня в ногах на глазах всего класса и половины школы. Сергей, наплевав на взрослый контингент образовательного заведения, устроил шоу прямо во дворе школы.
Вечером со стороны униженного прибыла грозная и весьма решительно настроенная делегация, но буквально через полчаса ее глава, рыжий мужчина внушительной комплекции усиленно кланялся, прятал глаза и мялся в попытке 'загладить, извиниться, компенсировать'. Братья выстроились в ряд и ответили грубо, но доходчиво. Гостей смыло из квартиры, а Рысева из нашей школы. С тех пор ко мне стали относиться, как к великой святой, с трепетом и вниманием. Это, кстати нервировало больше, чем холод и третирование.
В сентябре Сергей ушел в армию, а я перевелась в другую школу.
Сергей сел в машину и зябко передернул плечами — легкий джемперок не грел.
Я скинула куртку и протянула ему:
— Все хорошо, Сережа, одевайся.
Он не верил, и правильно, но я за эти годы научилась обманывать. Жалость — очень неприятное чувство, когда испытываешь ее на себе.
— Честное слово, мне лучше, вот только холодно очень. Может, закроем двери и включим обогреватель? Замерзну! — предупредила я, улыбнувшись.
Он послушался.
Мы ехали медленно. Я ела шоколадку, Сергей, как обычно, жевал жвачку. Внезапно он выплюнул ее в открытое окно и бросил в темноту:
— Все равно убью этого…
— Не ругайся, — осекла его я, и повторила во второй раз за сутки: У этого есть прекрасное имя — Олег.
— Да, хоть Гиперболоид, мне по косинусу! — бросил брат зло и чуть прибавил скорость.
Я насторожилась: доела в раздумьях шоколадку, допила «фанту» и спросила:
— Почему вы так ненавидите его?
— Почему? Почему… — дернулся он и усмехнулся, а руки, сжимающие руль, побелели.
— Да, почему? Откуда столько злости? Вы всегда относились к нему с прохладой, но в последний месяц словно произошло спонтанное обострение ненависти и подкосило разом весь клан Шабуриных. Вернее, ее мужскую половину. Не понимаю — что он вам сделал? Что вообще происходит?
— 'Что? Почему?' — передразнил Сергей недовольно и внезапно закричал в лобовое стекло: — Потому что он никто и зовут его — никак!
Внезапно он тормознул, развернулся ко мне, схватил за шубу и выдохнул в лицо:
— Да пойми ты, он же убивает тебя!! Тебя…
И выпустил, отвернулся, задумчиво разглядывая зимний пейзаж в приоткрытое окно.
— Это неправда, Сережа, — ответила я тихо. — Он не виноват в том, что я не очень здоровый человек. Тысяча, миллионы людей болеют, и если винить всех, кто рядом с ними…
— А мне плевать на всех! — брат опять качнулся ко мне и взмахнул ладонью, словно хотел дать пощечину. Но я даже не вздрогнула, потому что знала, видела по глазам — он прикоснуться хочет, убедиться, что я жива, и под его пальцами теплая кожа. Моя.
— Ты… Ты, понимаешь, только ты мне важна! Остальное… — и уткнулся лбом мне в грудь, потерся и отпрянул.
— По косинусу, — закончила я за него, чтобы сгладить неловкость.
— И по гипотенузе, — хмыкнул он, хмуро зыркнув в мою сторону.
— Ладно, но Олега трогать не смей.
— Ладно, — кивнул и завел мотор. — Я только дыхну.
Я представила и фыркнула — сдует. И опечалилась.
— Да шучу я, Анюта. Настроение ни к черту, праздники еще эти некстати. Дел по самую макушку — когда отдыхать-то?
— Хорошо, что напомнил, я документы у Яны забрала, — и вытащила из сумочки стопку бумаг. — В бардачок суну, не забудь.
— Спасибо, котенок, удружила. Мне их завтра с утра на объект вести, прикинь, как неловко получилась бы? Это какой круг давать!
— Во сколько, ты на даче появишься?
— Да в пять, думаю, уже приземлюсь. Кстати, тебе «Абсент» привезти или «Перно»?
— Купи «Рофано».
— А разница? Что то, что другое — 'Сызрань корпорейшен'.
— Вот и не мучайся в поисках.
— Чем душу веселить будешь?
— Вашими лицами.
— Ага, и выпьешь всю Лехину «Манзаниллу».
— Жалко, да?
— Да нет, если Андрюхиным «Шхедамом» запивать не станешь. А то ведь опять всех зайцев распугаешь. Помнишь, как в прошлом году орала во весь лес: 'С Новым Годом! Счастья вам, звери лесные, духи ночные!'? Они счастливы были…
— Тогда убирайте «Шхедам» подальше, а то он так заманчив. И Олежке нравится.
— Твой пробкой из-под «Клинского» обойдется, — бросил Сергей, потеряв игривый тон вместе с улыбкой. — Пусть подбирает на дороге и нюхает все праздники.
— Сережа! — мне было неприятно слышать его слова.
— Он и с того пьяный будет, Анюта! Ты вспомни, как после свадьбы его на встречу с Андрюхиными друзьями потащила. Что? Весело было? Ладно, мужики нормальные оказались — мои бы точно пластику лица на месте сделали и рот наглухо зашили. А у Алеши? Нет, ну ты тоже молодец — знаешь ведь, что он вести себя совершенно не умеет — кураж, сопли и бурчание об ущемлении прав. А эти его пьяные излияния в любви и преданности? Да меня так и тянет их в точку отсчета отправить.
Я ткнулась лбом ему в плечо, и он смолк.
— Знаю я, почему ты плохо относишься к Олегу.
— Почему? — а голос глухой, тихий.
— Жениться тебе надо.
