Яне хорошим мужем. Однажды, когда Яна вернулась после работы и беготни по магазинам и без сил рухнула на кровать, он сказал:
— Нет, фрау доктор Люк, так дело не пойдёт, Всё, что тебе необходимо, будет доставлено на дом. Достаточно телефонного звонка,
— Чудесно! — ответила Яна. — У нас останется больше времени друг для друга.
Он давно уже не мог, как бывало раньше, выпить субботним вечером пива в «Шарфе Экке», поиграть там в скат, послушать анекдоты. Теперь он одевался так, что выглядел бы там как павлин среди воробьёв. Однако это не самое главное. Ему всё время приводилось спешить домой, чтобы прийти раньше Яны. Она очень уставала, нуждалась в отдыхе, а также в нём, в его близости. Вечера дома он называл своей второй рабочей сменой.
Вначале такая жизнь ему нравилась, прежде всего потому, что он был очарован Яной. Потом стала привычкой и наконец тяжкой повинностью.
Яна теперь никого больше не замещала и сразу же после работы приходила домой. Таким образом, из вечера в вечер он сидел с ней дома среди серебра, плюша и цветов. Она не принуждала его, просто иначе не могло быть. Недовольство тем сильнее мучило его, чем меньше он понимал, что, собственно говоря, ему не нравится. Разве у него нет «красивой жизни» и очаровательной жены? И всё же он всё чаще ловил себя на том, что вспоминает прежние времена: Кройцера, «Шарфе Экке», деньги в долг, пари, бега… Не очень изысканно, но интересно.
А теперь? Вот, например, воскресенье. Позднее утро, он ещё в постели. А что ему делать? Кружка пива натощак, как раньше? С этим покончено. Яна суетится на кухне, напевает, старается готовить лучше, чем в самом дорогом ресторане. Разве она не могла бы это делать, пока он пьёт в трактире своё пиво? Так нет, не может. Она считает, что муж должен быть рядом. Иначе слёзы. Тайные слёзы. Он понимал, что она страдает, и это его смущало. Но ещё больше смущало то, что она держала себя в руках, не хотела огорчать его своими слезами. Страдала скрытно, глубоко в себе.
С Мануэлой всё по-другому. Почему в голову лезет Мануэла? Он познакомился с ней в один из вечеров, проведённых без Яны. Эта ревёт изо всех сил, если её обидишь, ревёт так, что её приходится утешать. Но ведь ты не на ней женился, Олаф Люк, а на Яне. Придётся тебе привыкать к тому, что твоя жена делит с тобой только свои радости, но никогда — свою печаль. Но в самом-то деле, разве запрещено человеку иметь собственные маленькие удовольствия!
Итак, воскресенье.
— Яна? — Олафу в голову приходит идея.
— Минуточку, милый, — Она накрывает на стол.
— Яна, ты когда-нибудь бывала на скачках?
— Конных?
— Да. Давай я быстренько оденусь — и бежим.
— А завтрак?
— Потом. Там можно будет перекусить колбаской. Вот было бы замечательное воскресенье!
— Да, конечно… — Она пытается скрыть своё разочарование, но ясно, что она соглашается только ради него, А ему не надо никаких жертв!
— Ладно, забудем об этом, — Он надевает халат и идёт в ванную комнату.
— Но почему?
— Сегодня нет скачек, они были на прошлой неделе.
Она с облегчением вздыхает, подаёт завтрак. Он входит в комнату, угрюмый, недовольный, в халате. Недоволен он собой, тем, что подражает её манере, которая ему противна. «Сегодня нет скачек»! Лицемерие, ложь ради другого.
— Я приготовила тебе кремовую рубашку и коричневый костюм.
— Но ведь я сажусь за стол дома, а не в интеротеле.
— Делай как тебе хочется.
Яна усаживается рядом. На ней шёлковое платье с большим вырезом. Самолюбие в нём сменяется стыдом. Вёл себя, как невежественный мальчишка. Ну что ему стоило доставить ей удовольствие и сесть за стол прилично одетым? Она так старалась. Он встаёт: «Прости», — выходит в другую комнату и возвращается в бежевой рубашке и коричневых брюках.
Она улыбается непринуждённо, весело. Действительно, не так уж много кадр, чтобы осчастливить её.
— Мне, — говорит Яна, — ничего не нужно, я стараюсь для тебя.
Да, Олаф Люк, в последнее время ты стал что-то слишком часто задумываться. Вообще-то здесь не о чём спорить. Подумаешь — обед, скачки! Посмотри лучше на свою жену, как она очаровательна!
— Если бы ты только знала, чего мне хочется…
— Всё в своё время.
— Сейчас самое время. — Он отодвигает стул, подходит к ней, целует. — Сейчас, Яна, сейчас!
— Как хочешь…
Она покорно расстёгивает платье. Страсть отступает.
— Ладно, мы ляжем в постель вечером, как всегда, около десяти, — говорит он язвительно. — Если у тебя не будет вечернего дежурства.
Она в растерянности.
— Но, Олаф! Моя профессия требует, чтобы у меня был определённый распорядок жизни…
Она водила его на помочах. Каким-то особым, готенбаховским способом!
— Прояви капельку терпения, — продолжает Яна, — Хотя, наверно, ты прав и в личной жизни нельзя строго следовать программе. Просто я так привыкла…
— Ладно, всё будет хорошо.
— Ты меня не совсем правильно понял, когда я сказала, что стараюсь только для тебя… Я лишь имела в виду, что, когда я одна, материальные блага почти не имеют для меня значения.
Слова, слова ради восстановления гармонии. Олафа Люка постоянно мучило понимание того, что Яна не выдержит одиночества. Если он её покинет или обманет, второй раз она не выстоит. Поэтому прежнему Олафу Люку придётся исчезнуть, чтобы возродиться Яниным мужем. Он не хотел делать её несчастной, но хотел иметь право оставаться самим собой.
Однажды вечером, когда Яна была на дежурстве, он посетил Мануэлу. Та перед его носом захлопнула дверь. Пришлось звонить целых пять минут. Мануэла вышла и дала ему пощёчину. Он засмеялся, прижал её к себе, и больше она не сопротивлялась. Когда они проголодались, она сварила суп из полуфабриката в пакетике. Стояла у плиты в нижней рубашке и в фартуке. Олаф пил пиво прямо из бутылки и рассказывал анекдоты, услышанные недавно в парикмахерской. После еды они танцевали под радио.
— У меня сохранилась ещё пластиночка, сказал Люк, — сплошь с милыми сальными шуточками. Хочешь, подарю?
— Мой проигрыватель ни к чёрту не годится, — ответила Мануэла, — а премию дадут только в конце года.
Олаф окинул взглядом просто обставленную комнатушку. Чисто, аккуратно, но никакого комфорта. Вот бы объединить Янин достаток и Мануэлино отношение к жизни!
Позднее, в постели, девушка спросила:
— Почему ты сегодня не остался с ней?
— Я не могу с ней от души смеяться.
Он приходил вновь и вновь. Сначала раз в неделю, потом чаще.
— Разведись, — просила Мануэла. — Хочу жить по-настоящему, вместе.
— Это невозможно. Она без меня пропадёт.
Однажды он пошёл к Мануэле сразу после работы, не заходя домой. Когда на следующее утро заявился к Яне, застал её в кровати. Заплаканная, бледная от бессонной ночи, она не задала ему ни одного вопроса. Только сказала: «О господи! Я думала — ты попал в аварию». — и пошла в ванную. Он ничего не- стал объяснять, а вечером опять её обнимал.
— Яна, мужчина есть мужчина, Ты же знаешь, понимаешь…,
— Давай не будем об этом.
