Ренилл тряхнул головой, отгоняя суеверные фантазии. Насекомые. Светящиеся насекомые, живущие в пустотах за лепной маской, испускают холодный свет. Только и всего.
Разозлившись на себя, он поднялся и пробрался к двери, обходя тела неофитов, казавшихся умершими для мира. А все-таки когда он подходил к двери, по затылку пробежали мурашки, и Ренилл явственнее, чем прежде, ощутил тяжесть невидимого взгляда. Воображение разыгралось? Он двигался быстро, не скрываясь — направился к уборным во внутреннем дворе: простейшее объяснение ночной прогулки, и все же он с трудом избегал искушения пригибаться и украдкой пробегать по коридорам.
Первый раз он решился покинуть спальню до рассвета. Ночной ДжиПайндру совершенно не походил на дневной. Исчезли кропотливые неофиты, отскребающие стены, надраивающие пол, вылизывающие священные статуи. Вместо них по переходам скользили завернутые в плащи тени, подобные той, что ввела его в храм. Днем их не было видно. Может быть, отсыпались. Теперь же они мелькали повсюду, в молчании стремясь к неведомым целям.
Рениллу казалось, что все взгляды направлены на него. Головы в капюшонах поворачивались ему вслед. Этой ночью не удастся незаметно побродить по храму.
Дни проходят, а он еще ничего не узнал.
Только не этой ночью.
Во дворе было пусто. В черном небе над головой повисла Нуумани — небесная танцовщица — и кроме нее, никого. Ренилл воспользовался случаем попробовать несколько дверей, открывающихся в стенах двора. Все заперты.
Обратно в спальню, в храп неофитов, под взгляд Отца… Еще одна бесплодная ночь. И бессонная. До рассвета он так и не сомкнул глаз. Верные зашевелились и затянули Великий гимн. Ренилл, не задумываясь, повторял слова — он успел выучить назубок каждый слог.
Таинственное сообщение:
Обновление?
Обычные утренние назначения: многие жесты уже понятны. Этим утром на кухню, чистить храмовых гекконов. Потом очищать от водорослей кувшины для воды. Потом — открывается внутренняя дверца, безмолвный приказ и два прибора на одном подносе, который он должен отнести беременным одалискам. На этот раз один. Наконец.
Он пошел.
Сегодня девушки были наряжены в яркие шелка алого и ядовито-зеленого цвета с золотой оторочкой. Детские личики блестят под толстым слоем пудры и румян.
Две головки повернулись навстречу Рениллу. Две пары обведенных углем глаз блеснули радостью при виде еды. Едва он поставил поднос, как девушки метнулись к столу. Взволнованно бормоча и причмокивая, набросились на еду. Пару минут Ренилл занимался наведением порядка в комнате, а потом просто стоял, глядя на девушек. Когда их челюсти стали двигаться помедленнее, Ренилл заговорил:
— Почтенные дамы, все ли вам по вкусу?
Обе девушки повернулись и уставились на него. Ротики оторопело раскрылись. Мычание и повизгивание стихло. Похоже, он первый человек, заговоривший с ними. Ренилл повторил вопрос, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово. Лица не дрогнули, и Ренилл задумался, понимают ли они его? Может, нужен другой диалект? Да нет, он же слышал в прошлый раз, как они говорили по- кандерулезски.
Девушки переглянулись и снова уставились на него.
— А? — спросила одна.
— Еда, почтенные дамы. Нравится?
— Еда. Хорошо, — отозвалась девушка в красном.
— Вкусно, хорошо, — согласилась одетая в зеленое.
—
— Как вас зовут, почтенные? — осторожно поинтересовался Ренилл.
Вопрос их явно озадачил. Два младенческих лобика задумчиво наморщились.
— Как вас называть? — поправился Ренилл. Они надолго задумались.
— Избранная, — наконец ответила красная.
— Блаженный Сосуд, — зеленая прижала ладонь к животу.
Он вообразил уже, что вытащил из них имена, когда красная так же приложила ладонь к животу и повторила:
— Блаженный Сосуд.
Одна избранная, два блаженных сосуда. Маловразумительно.
— Давно ли вы здесь? — спросил Ренилл. Они выпучили глаза, явно не понимая.
— Здесь, — поразмыслив, откликнулась красная. — Хорошо. Возлюбленные Отца.
— Избранные, — объявила зеленая девушка. Так. Две избранные.
—
