Казалось, Гарольд сконфузился, но был доволен, встал над кучкой внутренностей, посмотрел на нее сверху:
— Мы же все равно это есть не будем, правда?
— Не-а.
Сынок с Гарольдом, сияя, кинулись друг к другу, ударили ладонь в ладонь. На миг замерли, хихикая, и аккуратно прокатились красными пальцами друг другу по щекам, рисуя боевую раскраску. Они хохотали и прыгали по утоптанному снегу двора, размахивали кровавыми руками, а Ри кинула последнюю белку на разделочную доску и нагнулась кроить ей костюм.
~~~
На полный желудок их одолел какой-то покой, и Ри завалилась на диван. Растянулась на спине, закинув длинные ноги на подлокотник, на глаза положила кухонное полотенце, чтобы картинки, мелькавшие в голове перед глазами, мельтешили на темном фоне ярче. Крохотный пурпурный кружок раздулся в большой синий — раскрывающуюся пасть, может, а внутри этой лоханки тьма-тьмущая светлячков вскрывалась искорками, но их искрящийся свет был всех цветов, что известны разуму, и они все время чпокали то одной краской, то другой. Из лоханки проросло красное облако тумана — и сжалось в обычное скрюченное деревце на вершине холма, над ним — старое морщинистое небо. Морщины расселись, и там возник голубой глаз — он моргал, пока Ри не оказалась на дереве: сидела на ветке, болтала ногами, а под нею расстилался внезапный бурный океан. В нем были волны, они скакали, как танцовщицы. Между танцовщицами в океане кучкой паслись коровы, а многие другие пухли, раздувались и жутко плавали на боку, медленно погружаясь, сразу за волнами, пока откуда-то сверху не налетели зубцы вил и не прокололи всем сразу эти раздутые брюха, не выпустили ветер из кишок стольких вздутых коров, что ветром этим Ри скинуло с дерева в хрупкие зеленые джунгли. Те разлетелись в дым у нее за спиной, когда она побежала обнимать всех, кого знала, ну вроде бы, по крайней мере, у нее было такое чувство, что она их знает, а они глазами с нею не встречались, не здоровались, не останавливались даже объяснить дорогу. И чувствовала она лишь, что потерялась, а неистовые слова ее кричались на таком языке, которого никто, похоже, не слышал. Она поднырнула под желтый лист, большой, как завтра, и припала к гигантским губам сквозь все время — они могли бы засосать дух ее целиком, от дней девичества до нынче, единственным умелым чмоком. Губы целовали и чмокали ее сладко-сладко, будто она детка до сих пор и навеки, но — и это ее насторожило — несло от них стоялым, они на нее давили, как вдруг сердце всего разок стукнуло — и ее платье уже распалось, как ставни на окне, и она встала вся явленная, женщина, и…
Кухонное полотенце спало с ее глаз, мелькающие картинки утонули в свете — губы при этом погрузились последними, а она чувствовала, как пальцы ее тянутся к ним, схватить, удержать к себе поближе. Ри открыла глаза — всего в паре дюймов от ее носа было лицо дяди Слезки, с такого расстояния его растаявшая щека выглядела громадной, как континент на глобусе. Он сказал:
— Думаешь, я про тебя забыл?
У континента была своя вулканическая история, просторы пустошей, бурые горные кряжи, на которые вечно лил дождь из трех слезинок. Глаза Ри все это восприняли, пока она боком скатывалась с дивана под дядю, на колени и прочь через всю комнату. Уползая, спросила:
— В смысле — забыл про меня? А?
На дяде Слезке была коричневая кожаная куртка, в паре мест располосованная лезвием и снова зашитая толстыми кожаными нитями, и маскировочная кепка на зеленое время года. Темные седеющие волосы у него вяло и жидко висели. Черные джинсы застираны кое-где до белизны, а ботинки высокие, мышиные, на шнуровке. И где-то на себе он носил оружие.
— Забыл про тебя и про все, что у вас тут творится.
Ри встала у дальнего окна, стараясь не встречаться с ним взглядом.
— Твое дело — забывай, если хочешь.
Он повернулся к ней, посмотрел спокойно, слегка качнул головой.
— Джессап нипочем тебя не шлепал. Даже не знаю, почему он так никогда не делал, но я говорил ему, кто-нибудь когда-нибудь поплатится за то, что тебя не пороли за дело.
Гейл дремала у Ри на кровати, мальчишки бегали и гомонили за домом во дворе, мама тихо сидела в качалке. Ри бочком пошла по стенке, чтоб между ними была хоть какая-то мебель, если он вдруг на нее бросится.
— Я тут не умничала, Слезка. Дядя Слезка.
— А тебе и пытаться не надо, девочка, у тебя изо рта срань всякая летит, только рот откроешь.
Он подошел к окну на боковой двор. Сынок и Гарольд гонялись там друг за другом кругами, швырялись снежками, орали друг другу фантастические угрозы. Слезка постоял, сложив на груди руки, посмотрел, как они играют, словно примеривал их к будущему. Молчал он долго — столько, что Ри уже начала тревожиться, — потом сказал:
— А он быстрее Белявого Милтона. И в цель всегда попадает, когда бросит. Белявый — он-то сильный, как вонь, а камни да мячи всегда кидал херово, как бабка без очков, да и плавать не умел, в подковки толком не играл, ни хера такого. С координацией у него было не как у Сынка, этот-то и сейчас уже годится. Ну, конечно, мужик доказал, что подстрелит он кого захочет, а на это не любой способен. — Глядя на мальчишек, он оперся на подоконник, постоял так еще немного, не спуская с них глаз, затем разок хмыкнул, пожал плечами. — А вот Гарольд. Гарольду лучше с оружием. — Он оторвался от окна, развернулся в комнату. — Сегодня утром законники нашли машину Джессапа возле озера Галлетт. Вчера вечером ее кто-то поджег, сгорела почти дотла.
— А…
— Его внутри не было.
Поздние утренние тени выписывали узоры по исшрамленным деревянным половицам, орнаменты под ногами меняли углы и очертания по мере того, как солнце ползло по небу. Глаза у мамы закрылись, будто она услышала и замурлыкала обрывочек фальшивой мелодии, в котором чуть было не узналась песенка. Во дворе стоял зеленый грузовик Слезки, и мальчишки бегали вокруг, перекидываясь каплющими снежками. У Ри в желе между костями и сердцем наэлектризовалась низкая вибрация.
— Его больше нет, да? — спросила Ри.
— Это вам всем вот. — Слезка из куртки вытащил плоский квадратик сложенных долларов, кинул на диван. — Суд у него сегодня утром был, он не явился. — Слезка вскинул руки, смутно очерчивая участок вверх по склону за домом. — Я бы весь этот лес Бромонтов продал прямо сейчас, пока могу.
— Не-не, не-a. Ничего такого делать я не стану.
— Они ж первым делом все продадут, как только дом с участком из-под вас выдернут, девочка. Иди да посрубай все эти леса до пеньков. — Слезка подошел и встал перед ней, рукой поддел ей подбородок, чтоб глаза в глаза ему смотрели. — Лучше уж самим капусту потратить.
Отступил, из сигаретного кармана рубашки достал чек фена, длинным ногтем зачерпнул дозу и нюхнул, еще раз нюхнул. Растирая нос, ворочал шеей, и черные точки у него в глазах распускались шире и черней. Пакетик протянул Ри:
— Не распробовала пока?
— Иди ты к черту, нет.
— Как хочешь, детка. — Он опять свернул пакетик, убрал, кругом развернулся — вдохнуть всю комнату — и вдруг замер, уставившись на маму, которая мычала себе с закрытыми пазами. Слезка прищурился и вслушался в ее бессвязную песенку, через некоторое время отвернулся. — Я тут последний раз в апреле был, так она с места не двинулась. — Пошел к наружной двери, открыл, повернулся и опять посмотрел на маму. — Вот пол этот, да? Я помню, как пол этот весь ходуном ходил, как зайка, блядь, от плясок. Ночь напролет танцевали, обдолбанные до невменоза — но тогда еще все для счастья удалбывались.
Ри придержала дверь и посмотрела ему вслед, прислонившись к косяку. Ей было уныло и разваленно, ее мотало, как крохотную пепелинку на отрывистом ветру. Слезка завел зеленый грузовик, дрочил его, пока
