«Утухни, рыжая! Не попробовать тебе нашего хлебца!» — кричал от радости и боли Митька, а сам все бил, колотил по пламени, кружась и извиваясь, как бешеный, в своей жуткой пляске…
Когда к месту пожара подошли пожарные машины и два грузовика с дружинниками, пламени уже не было. Митька лежал неподвижно на чуть еще дымящейся земле, обняв ее обгоревшими руками…
Участковый инспектор Карташев сидел, разбирая поступившие за день бумаги. Он только что вернулся из соседней деревни и еще ничего не знал о пожаре.
В кабинет внезапно вбежала санитарка Анфиса и сообщила, задыхаясь от усталости и волнения:
— Вас срочно требуют в больницу, Савелий Петрович! Митьку Хохлова привезли. Обгорелый весь. Главврач говорит, не проживет долго, велел вам прийти срочно. Будто сказать что-то хочет Митька…
— Митька, говоришь? — привстал с места участковый. — Где же его угораздило?
— Да пожар в поле был. Пшеница горела. Там, говорят, и обжегся…
— Ну-ка, пошли! — двинулся к двери участковый, и оба спешно вышли на улицу.
— Ну, я лечу! — махнула рукой Анфиса и тут же засеменила по улице, придерживая полы халата.
— Постой, куда же ты? — остановил ее участковый. — Не видишь разве, мотоцикл у меня. Давай сюда, вместе поедем.
У входа в больницу толпился народ.
Поодаль в окружении женщин плакала навзрыд мать Митьки.
Зайдя в больницу, Карташев лицом к лицу столкнулся с главврачом Михеевым.
— Здравствуй, Михаил Максимович! Ты звал меня?
— Не я, он… — угрюмо кивнул главврач на дверь, ведущую в палату для тяжелобольных. — Хохлов там… Дмитрий. Привезли недавно с поля обгоревшего. Один он там с огнем воевал… Справился, говорят… Считай, тонны хлеба спас. А теперь вот…
— Что, плох очень?
— Хуже не бывает. Зайди к нему. Он поговорить с тобой хотел, наедине, значит…
Митька был в палате один. Он лежал почти весь забинтованный и тихо стонал. На опухшем и почерневшем лице невозможно было различить ни губ, ни глаз. И Карташеву стало даже как-то жутко, когда между носом и подбородком больного приоткрылась маленькая щель и из нее еле слышно прозвучало:
— Садись, Петрович. Я недолго…
Участковый придвинул к кровати стул и осторожно, словно боясь потревожить больного, сел.
— Слушай, Петрович, — тихо, почти шепотом проговорил Митька. — Я пшеницу сегодня возил на гумно. Когда делал последний рейс, оставил немного в березовой роще. Там она, пшеница… в просеке, на дне овражка… Попутал меня бес, Петрович. Ты уж прости. Я потом хотел вернуться, забрать пшеницу, а тут как раз пожар… Некогда уж было… Но я хотел, честное слово, хотел. Ведь я… я…
— Говори, говори, Митя, я слушаю, — наклонился над ним участковый, но Митька молчал…
Когда зашел главврач, Карташев молча покинул палату…
— Ну, что с ним? — ринулись к нему ожидавшие у крыльца сельчане. Карташев, не говоря ни слова, прошел через толпу и, увидев стоявший на дороге грузовик, позвал к себе водителя.
— Вот что, парень, — сказал он ему тихо и строго. — Возьми-ка с собой ведро, лопату и поезжай в березовую рощу. Там в просеке, на дне оврага, должна быть пшеница… Привези ее и сдай на гумно. Митька там ее случаем оставил. Завалился колесами в овражек и просыпал малость…
— Как это, Петрович? Зачем в рощу-то…
— Ты что, не понял? — нахмурил брови участковый, взглянув сердито на водителя. — Машина, говорю, завалилась случаем в овражек и просыпалась пшеница. Не ясно разве?
— Понял, Петрович! — сразу же выпрямился водитель. — Еду сию же минуту!
Он потянулся к Карташеву и спросил уже тихо; по-свойски:
— А Митька-то как, жив будет или нет?
— Умер Митька… Умер как настоящий мужчина… Так что ты уж его просьбу постарайся исполнить исправно, — ответил участковый и, вздохнув, направился к своему мотоциклу.
СУД
В зале судебного заседания Давлетшин занял привычное место за прокурорским столиком и, разложив свои бумаги, посмотрел на присутствующих.
Сидевшая напротив секретарь заседания, молоденькая девушка с челкой на лбу, чуть улыбнулась и еле заметно кивнула. Давлетшин с той же учтивостью ответил на ее приветствие и перевел взгляд на подсудимого. Это был худощавый молодой человек со смуглым лицом и пышной кудрявой шевелюрой. Коричневая кожаная куртка, кофейного цвета сорочка и неяркий узкий галстук очень подходили к его тонко очерченному лицу, придавая ему выражение спокойствия. Изредка подсудимый бросал взгляд в дальний угол зала, откуда за ним наблюдала миловидная беременная женщина, по всей вероятности его жена.
В переднем ряду находились потерпевшие — четыре подростка лет шестнадцати-семнадцати, остриженные коротко, почти наголо, и оттого очень похожие друг на друга. Похожими делала их и одежда: на всех — одинаковые потертые джинсы, разукрашенные яркими картинками футболки, запыленные и небрежно зашнурованные кроссовки. Сидели они молча и смиренно, словно находились в классе и слушали рассказ строгого учителя.
За ними, во втором ряду, располагались четыре женщины — их матери. Одна из них полная, дородная, с высокой пышной копной темно-рыжих волос, двое других — ничем не приметные, скромно одетые, молчаливые, и последняя, та, что была всех ближе к подсудимому, — худая, угловатая, с лицом маленьким и угрюмым.
Пока Давлетшин разглядывал их, открылась дверь зала, и появился адвокат Хромов. Поздоровавшись, как всегда, учтиво и вежливо, он занял свой стол и с довольным видом стал выкладывать из портфеля бумаги, кодексы, журналы.
«С задержкой на сей раз. Хотя настроение хорошее. Не иначе, как запасся каверзной бомбочкой», — подумал Давлетшин, зная, что Хромов слыл человеком обстоятельным, в зал заседания приходил задолго до начала судебного процесса.
«Бомбочка напрашивается сама, — продолжал размышлять помощник прокурора. — Дело тяжелое, смутное… Да и стороны, представленные в нем, уж слишком противоположны. Он — студент, вчерашний солдат, десантник, а они…»
— Прошу встать! Суд идет! — прервал его раздумья негромкий, но твердый голос секретаря.
Все поднялись.
Председательствующий и два народных заседателя, обе женщины, выйдя из судейской комнаты, расположились в высоких креслах за большим тумбовым столом, облицовка которого сияла позолотой герба республики.
Все снова сели, и в зале воцарилась тишина.
Председательствующий объявил о начале судебного заседания и приступил к проверке анкетных данных подсудимого.
Давлетшин уже знал: фамилия его Нагимов, ему двадцать четыре года, учится на втором курсе университета. Известно было и о том, что подсудимый имел превосходную характеристику, дисциплинирован, инициативен.
Когда адвокат Хромов попросил суд допустить к участию в судебном разбирательстве общественного защитника, помощник прокурора возражать не стал. Пусть выступит, выскажет мнение коллектива…
И вот председательствующий оглашает обвинительное заключение:
— Семнадцатого июня сего года Нагимов, проходя через площадку Летнего сада, увидел подростков Хорькова, Исмагилова, Гатина и Лыкова, которые находились возле опьяневшего Крылова и пытались помочь ему подняться. Посчитав, что подростки хотят ограбить Крылова, Нагимов сделал им замечание, после чего между сторонами произошла ссора, перешедшая в драку. Обладая явным физическим
