чувствовал; насколько она знала, он вообще никогда ни к кому ничего не чувствовал. А она себе не враг. Она продержится до конца срока. Потом она будет бессильна.
Но когда она подошла к балюстраде взглянуть на сверкающее звездами небо, Джуд приблизился к ней и обнял за открытые плечи. И на этот раз она не отшатнулась, хотя от его прикосновения по коже словно пробежали тысячи маленьких иголочек.
— Тебе холодно? — спросил он. — Может, принести плед?
Клео обернулась просто затем, чтобы сказать
«нет», ибо почему-то почувствовала неведомое прежде тепло. Джуд стоял близко, так близко, что даже сквозь ночные сумерки было заметно, что он совсем не так безжалостно холоден, как хотел казаться.
— Нет, спасибо. Все хорошо.
Она вернулась к бамбуковым креслам, поставленным полубоком к столику, и села, поигрывая приготовленным для нее бокалом.
Что-то зарождалось между ними, что-то очень важное, неизвестное, однако ей всегда следовало помнить, что их брак был сделкой. И в эту минуту Клео с досадой подумала, что мотивы брака наверняка вызывали подозрение с самого начала.
Решение ее проблемы зависело от того, найдет ли она мужа, которого дядя и тетя, ее опекуны, одобрили бы. Но стала ли бы она просить Джуда жениться на ней, будь он лысым и толстым, с приплюснутым носом и глупым как бревно? Это был вопрос, на который Клео предпочла бы не отвечать.
Клео шла по берегу у самой кромки воды, волны с приятной прохладой плескались у ее ног, а глубокая темнота ночи скрывала ее. В этот неурочный час ее никто не увидит. При мысли об этом она немного успокоилась и даже улыбнулась одними уголками рта, когда теплый ветер подхватил ее ночную рубашку и облепил прозрачным батистом ее тело.
Она не могла уснуть: ночь была жаркая, мысли путались в голове, вызывая боль.
Весь долгий вечер напряженность между Джудом и ею росла, оба чувствовали это, и Клео совсем смешалась. Ее «доброй ночи» прозвучало коротко и резко, гораздо суше, чем бывало. Она покинула террасу и побежала в комнату, чтобы побыть одной.
Но покой к ней не шел, и она выскользнула из дома на берег. В окне Джуда горел свет, и Клео задумалась, неужели и для него их брак, в который оба так расчетливо вступили, обнаружил странные и пугающие глубины, только сейчас выходящие на поверхность.
Ей никогда не приходилось думать о браке как союзе любящих. С тех пор как она потеряла родителей, она училась обходиться без любви и привыкла к мысли, что даже само это понятие ей чуждо. На краткий миг она вообразила, что влюблена в Фентона, — и влюбленность обернулась для нее страшной катастрофой. Очнувшись от мимолетного увлечения, она поняла, что ее переживания были естественной реакцией на годы самоотверженной учебы, отсутствие родительской любви, отсутствие в ее жизни легкомысленных развлечений. Они были необходимой, пусть и неприятной, ступенью ее взросления.
Но если бы она искала любви, искала человека, которого бы уважала, с которым хотела бы соединить жизнь, тогда в Джуде она нашла бы все, что желала видеть в мужчине. Он обладал блестящим умом, был выдержан — почти всегда, — и это был сильный человек, не лишенный, однако, нежности, человечности. Он уважал ее и обращался с ней как с равной — это было очень важно, гораздо важнее, чем его мужская привлекательность, богатство и положение, вместе взятые.
Да, если бы она искала такого человека, искала любви…
Небольшая волна, чуть повыше остальных, застала ее врасплох и окатила до колен; она потеряла равновесие и чуть не упала, но удержалась на ногах и, обернувшись, увидела его всего в двух ярдах позади себя. Сердце в ее груди остановилось и тут же бешено забилось снова, кровь гулко застучала в висках.
— Джуд… — глухо простонала она, и его имя сорвалось с ее губ вместе со вздохом безнадежности, ибо в тот миг, когда время для нее остановилось, когда она не дышала, почти не жила, она поняла, что любит этого человека, любит, возможно, с того самого дня, как впервые увидела. Как все до смешного просто! Это было неизбежно.
Серебристый свет луны лениво коснулся его лица, подобно осторожным пальцам ваятеля очертил его величественную фигуру, и у Клео перехватило дыхание.
Нагой, если не считать маленьких черных плавок, властный над ее женственной хрупкостью, мужчина произнес ее имя, словно вопрос, и его затененный взгляд, у которого этот призрачный свет отнял сверкающую синеву, жадно ласкал ее тело, каждый щемяще нежный изгиб его — призывный, дразнящий за полупрозрачным батистом.
— Я не мог заснуть.
Он подошел ближе, так, что мог коснуться ее, и от близости его тела Клео словно заполыхала огнем; он взял в ладони ее лицо и искал ее взгляда, выдавая силу собственного желания.
Он весь дрожал. Она чувствовала легкий трепет, волнами пробегавший по его упругой мерцающей коже, чувствовала, как он овладел собой, отпуская ее; его пальцы, легко скользнув по ее шее, предательски сжались в кулаки, хотя она не должна была знать, каких усилий ему стоило воздержаться от более откровенной ласки.
— Я провожу тебя.
Его слова прозвучали нежно, однако за этой нежностью слышалось волнение, и она поняла; что он желал ее столь же сильно, как она — его.
— Может, выпьешь чего-нибудь горячего? Я бы тоже не отказался, это, пожалуй, лучше, чем плавать. Я как раз вышел искупаться и увидел тебя.
Так мог бы говорить отец, баюкающий беспокойного ребенка. Но для Клео все было ясно, и теперь она уже не боялась, нет, ибо для нее стало наконец понятным то, что долгие месяцы скрывалось в ее сознании. Она любила его, вот почему ее предложение было столь уместно, столь верно! Как долго она была слепа, как была уверена, что не нуждается в чувстве, даже не смогла расслышать творящегося в ней!
Но теперь она знала все, знала, что ограничения, возложенные ею на первые дни их брака, должны быть невыносимыми для такого мужчины, как он. Теперь же они стали невыносимы и для нее.
Но, как человек чести, он не мог приблизиться к ней раньше, чем истечет срок, — ведь он дал слово. Поэтому первый шаг должна сделать она.
— Джуд…
Он ждал ее, стоя всего в двух шагах впереди. Когда ее голос достиг его, он резко обернулся, и его тело, словно увлажненное потом, несмотря на прохладный ветер с моря, блеснуло в лунных лучах.
— Возьми меня.
Простота этих слов не удивила ее. Это были самые верные, самые нужные слова, она должна была произнести их гораздо раньше. Она уловила его короткий вздох, и волшебство этого мига, осознание любви к нему пронзили ее до глубины души. Он принял ее протянутые руки в свои и прижал их ладонями к своей широкой груди.
— Ты уверена? — В его низком голосе угадывалась тревога. — Ты действительно уверена?
Она только кивнула; любовь переполняла ее, и она не могла говорить, ей хотелось смеяться и плакать оттого, как слепа и глупа она была эти последние месяцы. Она подняла к нему лицо, и он, затаив дыхание, привлек ее к себе; их тела соприкоснулись и в единый колдовской миг соединились, растворив ее нежную покорность в его сильной, требовательной плоти; их руки, губы искали, обретали, утоляли друг друга.
Там, на берегу, где пульс моря мешался с биением крови в их жилах, он взял ее так ласково, так мучительно-нежно, что на ее глаза навернулись непрошеные слезы.
Она бесконечно любила его.
ГЛАВА ПЯТАЯ
