246
Рамакришна сказал;
— Хорошо, я попробую.
Он закрыл глаза. Его лицо наполнилось светом и слезы потекли по его щекам. Вся мука и боль внезапно исчезли. Через некоторое время он открыл глаза и посмотрел в счастливые лица своих учеников. Они думали, что случилось что-то чудесное, наблюдая за Рамакришной. Они решили, что Бог освободил его от болезни. Но в действительности чудо было в другом.
Рамакришна открыл глаза. Некоторое время он был в экстазе и не мог говорить. Затем он сказал:
— Вивекананда, ты дурак! Ты предлагаешь мне делать глупости, а я простой человек и все принимаю. Я сказал Богу: 'Я не могу есть, я не могу пить. Почему Ты не позволишь мне делать хотя бы это?'. И Он ответил: ' Почему ты цепляешься за это тело? У тебя много учеников. Ты живешь в них: ешь и пьешь'. И это освободило меня от тела. Ощутив эту свободу, я заплакан.
Перед смертью его жена Шарда спросила:
- Что мне делать? Должна ли я ходить в белом и не носить украшения, когда тебя не станет?
- Но я никуда не ухожу, — ответил Рамакришна.— Я буду здесь во всем, что тебя окружает. Ты сможешь видеть меня в глазах тех, кто любит меня. Ты почувствуешь меня в ветре, в дожде. Взлетит птица — и внезапно ты вспомнишь меня. Я буду здесь.
Шарда никогда не плакала и не носила траурных одежд. Окруженная любовью учеников, она не почувствовала пустоты и продолжала жить так, как-будто Рамакришна был жив.
СУФИЙСКИЕ ПРИТЧИ
Суфии* представляют собой древнее духовное братство, происхождение которого не было точно установлено или датировано.
Это течение приобрело 'восточный оттенок', так как долгое время существовало в рамках ислама. Однако корни суфизма уходят вглубь веков, к зороастризму и далее, к ведической культуре. Известно, что суфийские Мастера, как правило, писали свои произведения на языке дари, восходящем к древне- арийскому.
Суфизм нельзя назвать сектой или религией, ибо он не связывает себя никакими религиозными догматами. Сравнить его можно только с дзэн. И если дзэн развился от слияния двух потоков: даосского и ведического, то суфизм развился также от слияния двух потоков: ведического и семитического.
Суфизм и дзэн уникальны. В них бьется пульс утонченной передовой мысли. Они оказали огромное влияние на культуру и искусство, на духовное развитие и эволюцию всего человечества.
Путь суфия — это путь пылкого влюбленного. Его возлюбленная — сама жизнь во всех ее проявлениях, воспетая суфийскими Мастерами в восточной лирике 8 — 15 вв.. Каждое такое произведение несет в себе зашифрованное знание о горнем пути и становится понятным, если знать, что красота возлюбленной —- это красота Истины; вино — это поток божественных откровений; виночерпий • сам Владыка Небес; кувшин — источник вдохновения; чаша — это сам искатель Истины; роза — это сердце человека; жемчуг — крупицы Истинного знания. [6]
Суфии знают, что погружение в мысли о любви приводит к экстазу. Но если индуистские и буддийские мистики считают, что экстаз — это единение с Богом и, следовательно, вершина религиозных достижений, суфии признают ценность экстаза только в том случае, если человек, достигший этого состояния, сможет потом вернуться в мир и жить в нем в соответствии с приобретенным опытом.
Если представить общество в виде пирамиды, то дзэн в большей мере освещает ее вершину, а свет суфизма рассеян по всей пирамиде — от основания до вершины.
Красота ума суфия — это отточенное перо, которым они писали от сердца в Книге Бытия о животворящей, изменяющейся, пульсирующей Истине, проявленной во всех сферах жизни. Каждый суфийский Мастер является ученым, врачом, философом, поэтом,
Чтобы читатель имел возможность составить свое собственное мнение о суфизме, приводим рассказ о жизни Джалалиддина Руми, одного из его столпов.
Джалалиддин Руми -столп суфизма
Отец Джалалиддина Руми Бахааддин Велед имел высший титул ученого и богослова, титул Султана улемов, и непререкаемый авторитет и любовь во всем мусульманском мире. [7]
Джалалиддин был молодым человеком, когда они переехали в Конью, столицу великой Сельджукской империи.
Сам Султан Аляеддин Кей Кубад I вышел за крепостные стены встречать великого старца в окружении пышной свиты вельмож, шутов и личной охраны. Он двигался навстречу небольшой группе скромно одетых суфиев. Бахааддин Велед шел навстречу владыке, которому покорялись цари и тираны всех стран от Йемена до Грузии и Византии. Когда осталось три шага, он с поклоном остановился. Султан Аляеддин был вынужден сделать еще два шага и склониться перед святым человеком, чтобы поцеловать ему руку. Но старец вместо руки протянул для поцелуя набалдашник своего посоха. 'Что за спесь?!' — мелькнула мысль в голове Султана Аляеддина. Но делать было нечего, пришлось поцеловать набалдашник.
Когда великий мира сего выпрямился и взглянул в глаза старца, то услышал его властный голос:
— Напрасно, повелитель, в мыслях своих полагаешь ты меня спесивым! Смирение — дело нищенствующих улемов, ноне к лицу оно султанам веры, кои держат в руках своих суть вещей!
Эти слова потрясли Аляеддина Кей Кубада наповал: гость угадал его мысли! И он, почтительно склонившись, предложил ему поселиться во дворце.
Но Султан улемов предпочел дворцу медресе Алтунпа и раздал нищим дары, которые были ему пожалованы монаршей милостью по случаю благополучного прибытия в столицу.
— Возведи крепость из добрых дел и не будет на свете ничего прочнее ее, — сказал Султан улемов Аляеддину Кей Кубаду, когда тот, гордясь только что построенной крепостью, показывал ее, ожидая похвал.
Между тем, жизнь Султана улемов подходила к концу. Он чувствовал: Конья, которая пришлась ему по душе, - его последняя радость, последняя стоянка в этом бренном мире.
Султан улемов дал блестящее образование своему сыну. Он посвятил его в искусство составления фетв* и чтения проповедей. В двадцать четыре года Джалалиддин обладал всем, что необходимо проповеднику.
Но после смерти отца он отправился в святые города Дамасск и Халеб для того, чтобы проверить себя и свои познания в беседах с мудрецами века.
В прославленном халебском медресе Халавийе толковал он с великим арабским ученым Камаладдином Ибн аль-Адимом о девяти небесах и сочетаниях четырех элементов — огня, воздуха, земли и воды, из коих слагается мир видимый. Вели они речь и о сущности времени, состоящего из отдельных мгновений, текущих друг за другом, подобно воде в реке, состоящей из сменяющих друг друга капель.
В знаменитом на весь просвещенный мир дамасском медресе Макдисийе Джалалиддин вел речь с мужами веры о единстве, как абсолюте, исключающем представление о множественности; о единстве, в котором заключена идея множественности, подобно тому, как в семени дерева заложено единое дерево, но со всем множеством его частей — корней, ствола, ветвей, плодов.
Обсудив сложнейшие вопросы гносеологии и онтологии, логики и богословия с выдающимися улемами, Джалалиддин убедился: нет ничего, что было бы темным для его разума. Улемы и шейхи, дивясь ясности и глубине ума молодого богослова, вопреки традиции, через несколько месяцев выдали ему иджазе (свидетельство), подтверждая, что ничему больше его научить не могут.
Осенью 1231 года он возвращался в Конью вместе с двумя отцовскими мюридами (учениками). Джалалиддин ехал молча. Разум его был светел и мощен, память хранила множество знаний, но на сердце было смутно.
Под вечер они остановились переночевать в вырубленных в скале пещерах. Здесь жили суфии-аскеты.
