Все уезжают

В мирное время

Революционное чудо

Родина или смерть, мы победим

Мы с Эленитой тайком позвонили в Сьенфуэгос из дирекции. Телефон там с крючком для трубки, а соединяться надо через телефонистку. Наконец мы дозвонились. Стараясь говорить как можно тише, я с большим трудом сумела все рассказать маме.

Мне пришлось ждать, пока она перестанет плакать, и успокоилась мама, только когда я переменила тему. Я спросила у нее, что означает «деспотичный», объяснив, что мне поручили написать сочинение и потом прочесть его на собрании по случаю Первого января. Мама сказала, что родина — это одно, а политика — другое, и просила быть осторожней с тем, что я буду писать. Еще она сказала, чтобы я была внимательнее в туалете и смотрела, не выскочила ли жемчужинка, — жалко будет ее потерять. Ухо у меня разорвано, и там уже не осталось дырочки для сережки, так что лучше будет отдать жемчужинку маме, когда она приедет, чтобы сережка хранилась у нее.

Мама сказала также, что в следующий раз, когда отец начнет меня бить, я должна позвать директора труппы и пожаловаться, а там, глядишь, адвокаты сумеют меня вернуть, и мы снова заживем вместе.

Ф. начал бормотать что-то непонятное то по-испански, то по-шведски. Но тут показалась учительница, и нам пришлось повесить трубку.

Декабрь 1979 года

Сегодня двадцать четвертое декабря. Приехала мама и привезла мне кекс, который собственноручно приготовил Ф., очень вкусный. Как только она появилась, отец сразу же ушел — они даже не поздоровались. Я подробно описала маме все, что видела в комнате для колдовства. Она посмеялась, не придав этому никакого значения, а потом очень правильно сказала: «Если какая-то кукла с булавками способна на большее, чем я, мне тогда остается только застрелиться. Не в этом наши проблемы, Ньеве». Мама не верит ни во что такое. Только в силу разума. Так же как и я. Она говорит, что самое скверное в отце — это его одержимость.

Мама не хочет, чтобы я сочиняла пресловутое сообщение, но я должна это сделать, — она не знает, что взамен мне засчитают экзамен по математике. Кроме того, кто об этом узнает? Школа находится в такой глухомани, и это так далеко от остального мира.

Мама пыталась помочь мне с сочинением, но приходила в ярость всякий раз, когда начинала вставлять в предложения слова, предложенные директрисой. Для нее это невыносимо. Я рассказала ей про свое ухо, но в подробности особо не вдавалась, иначе бы она опять расплакалась.

Мы с ней договорились, что если он опять попытается меня бить, я выбегу из дома и всем обо всем расскажу. Так больше не может продолжаться. Я с большим аппетитом съела все, что привезла мама. Правда, после моих экспериментов с желудком он у меня еще побаливает. Мама спела мне рождественскую песенку и дала медвежонка, которого прислал мне Ф. Нужно спрятать его, пока отец не догадался, чей это подарок.

Уезжала мама успокоенная. Она больше не плакала и просила дать обещание, что я выполню все, о чем мы с ней договорились.

Не обошлось и без упреков: я не прочла до конца ни одной ее книги, и это ее печалит.

Потом мы обнялись и исполнили отрывок из «Мазурки с зонтиком», нашей любимой сарсуэлы[7]. Она пела мужскую партию, а я — женскую.

Я:

Святой Антоний, свадеб устроитель,
Тебе, должно быть, надоел проситель,
А потому не стану Я многого просить,
Пошли лишь мне того,
Умеет кто любить.

Мама:

Я, сеньорита, холост и влюблен
И, видя вашу красоту,
Немало удивлен,
Что рядом с вами никого,
Кто б был, как я, пленен.

Я:

Ах, какой вы льстец, однако!

Мама:

Я испанский кабальеро.

Я:

Да и я не чужестранка.

Мама:

Раскрывайте ж зонтик белый,
Чтоб завистливое солнце
Опалить вас не сумело.

С мамой все какое-то другое. Она делает глупости, и то, что говорит отец, правильно, я этого не отрицаю. Но ее глупости мне почему-то нравятся. С ней нельзя жить нормальной жизнью — как, кстати, и с отцом, — но нормальная жизнь не для меня.