каких-то пряников с вишневой начинкой. Савин рад коньяку. Он немедленно выставляет на стол рюмки, сразу шесть штук. Я включаю чайник. Достаю яблоки из холодильника. К коньяку они тоже композиционно подходят. Гости уже разговаривают. Начинаю слушать. Жена Бывалова собирается к парикмахеру. Бывалов рассказывает про ДТП, свидетелем которого он стал:
— Еду я по проспекту Ленина…
— Один? — уточняю я не про количественный состав Бывалова, а про адрес. Проспект Ленина, дом один. Когда-то Марусечка там жила. В квартире сто одиннадцать. Четыре единицы сразу.
— Да, один еду я, еду я один по проспекту Ленина-один! Там трамвайные пути.
— А я знаю.
— А можно, я нормально расскажу?
Бывалов зол. Жена Бывалова громко спрашивает:
— А вот как думаете, мне подстричься коротко или так? Слегка?
— И вот эти трамвайные пути, они так разобщены со всей остальной дорогой, помните?! И по центру! Ну, помните, ну?
— Да, — коротко отвечаю я.
— Откуда тебе-то помнить? — вступает в разговор Савин.
— Дело в том, что если я подстригусь коротко, то это же капкан! Ловушка! И мне придется, — в голосе жены Бывалова сквозит легкое отвращение, — мне придется прямо, как тебе, стричься раз в два месяца?!
— И на встречной полосе у «четверки»-развалюхи ка-а-а-а-а-к отлетит переднее колесо! Ка-а-а-а-а-к перелетит через трамвайные пути! Просто осколком снаряда! И давай метаться! — Бывалов жестами показывает, как именно.
— Я раз в месяц стригусь. Иногда чаще.
— Как залепит в бочину «Ниссана» передо мной! — Бывалов бьет себя кулаком в распахнутую ладонь несколько раз.
— Раз в месяц? Ты серьезно? Раз в месяц выкидываешь по пять тысяч?! Ну уж нет…
— И летит дальше! Я сгруппировался за рулем… Замер… Вспоминаю условия страховки…
— Какие пять тысяч?
— Меня подстригают за пять тысяч.
— И вдруг понимаю! Что! У меня вообще она закончилась сегодня! Страховка! То есть вчера. Ну, вчера-то было сегодня, если вы понимаете, о чем я.
— Пять тысяч рублей? Подстричься у нас в городе? Ты ничего не путаешь?
— Пиздец, блядь!
— Все стригутся у нас в городе за пять тысяч.
— Говорю потом прямо вслух: «Господи, Господи, пожалуйста, пожалуйста, если ты есть вообще!..»
— Пять тысяч, офигеть. Я вот за четыреста пятьдесят рублей… Недорого.
— Оно и видно, что недорого.
— И колесо меняет свое положение в полете, подлетает по типу такой шайбы… Плюхается у меня перед бампером… Подпрыгивает пару раз… Потом еще…
— Спасибо. Ты считаешь, у меня уродская прическа?
— И останавливается! В одном сантиметре! От! В сан-ти-мет-ре!
— Дело сейчас не в тебе. Стричься мне коротко или нет?
— Не стричься.
— Верую, Господи! — Бывалов откидывается на спинку стула и улыбается просветленно.
— То есть ты находишь меня некрасивой? И меня ничто не улучшит? — Жена Бывалова нервно накручивает на палец нетронутые пока темные волосы.
— Откуда ты можешь помнить про трамвайные пути? — Савин барабанит пальцами по столу. — Ты из дома не выходишь неделями.
— Годами, — говорю просто так.
Звонок домофона. Ирка Альперовская громко сообщает снизу, что она с Володюшкой и чтобы я подогрела молоко, у мальчика першит горло.
— Надеюсь, мед у тебя найдется? — Они уже поднимаются по лестнице, беру со стола коньячную рюмку, делаю большой глоток, чувствую сначала ожог, потом приятное онемение десен и языка.
Как Урсула опять не осталась одна, и что было потом
Хорошо
И было все действительно хорошо. Никаких вопросов Урсула не задавала, просыпалась утром, жужжала кофемолкой, плескала водой, рассматривала в зеркало свое лицо.
— Какая ты бледная, — укоризненно говорил Господин, притаскивал в дом овощи-фрукты, заставлял съедать за вечер не менее двух яблок. Урсула любила яблоки, а вот груши не любила.
Господин был очень занят по службе, Урсула иногда подъезжала по привычке к особняку, где он вел прием, но все чаще не находила его в кабинете, в белом халате и врачебной шапочке.
— Много организационной работы, — объяснял он иногда, — ты же понимаешь, это непросто.
Урсула понимала, что основать частную клинику для мужчин — это непросто. Она очень сочувствовала Господину, переживала его хлопоты и мытарства по инстанциям, предлагала обратиться за помощью к своему отцу, главному санитарному врачу города, потому что у главного санитарного врача города по определению есть много полезных связей в инстанциях. Но Господин нежно благодарил ее, гладил по щеке, она целовала его пальцы, он благодарил еще нежнее и отвечал:
— Не надо, не надо, ну что ты!
Урсула не знала, чем вызван Господинов отказ, думала — высокой личной гордостью, получилось немного не так, но это уже чуть позднее.
А с отцом, главным санитарным врачом города, и его новой женой Светланой Сергеевной Урсула подружилась. Светлана Сергеевна была приветлива, красива какой-то первобытно-общинной (решила Урсула) красотой, великолепно готовила блюда из мяса и не задавала глупых вопросов. Отец тоже не задавал глупых вопросов, на день рождения подарил Урсуле немецкую шубу из норки, Господин засомневался, но все-таки отец — шубу приняли.
Да и с мамой тоже отношения постепенно налаживались, прямо пропорционально приросту ее успехов на новой работе, в негосударственной авиакомпании. Мама выучилась вождению, разъезжала на новом автомобиле, плевала на пешеходов вообще и своего бывшего мужа в частности, хоть он пешеходом и не был. Урсулу она учила жизни, например, очень настаивала на том, чтобы она не забеременела ни в коем случае.
Командировки
Называть частые отъезда Господина командировками было неправильно. Но Урсуле нравилось это слово, оно было какое-то из детства, такое уютное, не предвещало ничего плохого. Она так и говорила:
— Ты опять в командировку?
Господин кивал головой. Собирался. Уезжал. Возвращался дней через пять. Иногда быстрее. Урсула подозревала, что из Москвы, а спрашивать не полагалось. Время она проводила без скуки, много занималась, дополнительно взялась изучать четвертый язык, итальянский. Господин одобрял, подарил
