готово разорваться на кусочки. Казалось, прошли века с тех пор, как он что-то клал себе в рог. Кровь так стучала в ушах, что он даже не сообразил, когда же стихли вопли их преследователей.
Внезапно Конан остановился. Балтус, тяжело дыша, прислонился к дереву.
— Все, отвязались! — хмуро бросил киммериец.
— А вдруг… крад… крадутся! — порывисто выпалил юноша.
Конан покачал головой:
— Когда они наступают на пятки, как сейчас, то орут не переставая. Нет, они вернулись. К тому же за несколько секунд до того, как стали стихать вопли, я вроде бы слышал чей-то окрик. Их отозвали к реке. Для нас это — удача, но для людей в форте — хуже не придумаешь. Это значит, что воинов собирают для решительного штурма. Те пикты, на которых мы напоролись, были из племени с низовьев реки. Они, конечно, шли в Гвавелу, чтобы вместе со всеми участвовать в штурме. Кром всемогущий! Прошло столько времени, а мы только и делаем, что удираем все дальше и дальше! Все, хватит! Пора переправляться.
Свернув на восток, варвар, не таясь, быстро зашагал к реке. Балтус поспешил следом; глубокие отметины, оставленные зубами пикта на плечах и на груди, давали о себе знать острой, пульсирующей болью. Он продирался сквозь густые кусты, росшие по берегу, когда Конан, вдруг круто обернувшись, толкнул его обратно в заросли. Послышались ритмичные всплески, и, заглянув сквозь листву, юноша увидел идущую снизу каноэ-долбленку, ее одинокий гребец изо всех сил работал веслом, борясь с течением. Это был крепкого сложения пикт; за ленту цвета меди, схватывающую грубо остриженную у плеч черную гриву, было воткнуто белое перо цапли.
— Он из Гвавелы, — шепнул Конан. — Посол Зогара. Это видно по белому перу. Он вел переговоры о мире с нижними племенами, а сейчас торопится обратно, чтобы тоже принять участие в резне.
Одинокий посол почти поравнялся с затаившимися воинами, как вдруг произошло нечто такое, отчего Балтус чуть было не выпрыгнул из собственной кожи! Прямо под ухом у него раздалась характерная хрипловато-гортанная речь пиктов! Не сразу до него дошло, что это Конан окликнул посла на родном языке дикаря. Вздрогнув от неожиданности, человек в лодке уставился на кусты, потом отрывисто проговорил несколько слов и бросил испуганный взгляд на противоположный берег. Нагнувшись как можно ниже, пикт направил лодку к западному берегу. Ничего не понимая, Балтус увидел, что киммериец берет лук, подобранный на прогалине, и вкладывает стрелу.
Подогнав каноэ ближе к берегу, пикт поднял весло; затем поднял глаза к кустам и снова что-то сказал.
Ответ последовал незамедлительно: зазвенела тетива, и стрела, прочертив в воздухе короткую прямую, по самые перья вошла в широкую грудь дикаря. Коротко вскрикнув, тот осел набок и свалился в прибрежное мелководье. В мгновение ока Конан скатился по невысокому откосу и, войдя в воду, подхватил относимую течением лодку. Балтус — несколько неуверенно — спустился следом и забрался в каноэ. Усевшись на низкую скамью, Конан схватил весло и мощными гребками направил утлое суденышко к восточному берегу. Балтус с восхищением и завистью следил, как играют мускулы под загорелой кожей киммерийца. Варвар был точно железным: казалось, ему было неведомо чувство усталости.
— Что ты сказал пикту? — спросил Балтус.
— Чтобы греб к берегу. Сказал еще, что заметил на том берегу белого охотника, который уже взялся за лук.
— Мне кажется, ты поступил не совсем честно! — осмелился возразить юноша. — Ведь он принял тебя за друга. Оно и понятно: ты говорил, как настоящий пикт.
— Нам нужна была его лодка, — спокойно ответил Конан, не переставая грести. — Другим способом нельзя было подманить его к берегу. Что хуже: обманом убить пикта, который с удовольствием содрал бы с нас живьем кожу, или обмануть надежды белых с восточного берега, чьи жизни сейчас зависят от нашей расторопности?
Балтус не долго размышлял над моральной стороной вопроса. Пожав плечами, он спросил:
— Как далеко мы от форта?
Конан указал на устье речки за несколько сот ярдов ниже по течению, впадающей в Черную реку с востока.
— Это Южная речка; от ее устья до форта десять миль. Она служит южной границей Конаджохары. За ней Пограничье совершенно дикое. Оттуда нападать некому. Девятью милями выше форта Северная речка образует другую границу. Местность там такая же дикая. Так что нападения можно ждать только из-за Черной реки. Конаджохара вонзилась в пиктские земли, как копье с острием шириной в девятнадцать миль.
— Почему бы нам не остаться в лодке и не доплыть по реке?
— Потому что пришлось бы лавировать против течения да еще огибать излучины. Пешком мы доберемся быстрее. К тому же вспомни — Гвавела находится к югу от форта, и если пикты уже начали переправу, мы угодим прямо к ним в лапы.
Сгущались сумерки, когда они ступили на восточный берег. Не отдохнув ни секунды, Конан зашагал на север с такой легкостью, что уже через сотню ярдов крепкие ноги Балтуса дали о себе знать.
— Валанн предлагал построить два форта: в устьях Северной и Южной речек, — проворчал киммериец. — Тогда можно было бы весь участок реки держать под постоянным наблюдением. Но правительство решило иначе.
Толстопузые дурни, развалившиеся на мягких подушках, с голыми девками под боком, которые, стоя на коленях, протягивают им кубки с ледяным вином, — я хорошо знаю эту породу. Они не способны видеть дальше дворцовой стены. Дипломатия — идиотизм! Они считают, что вместо оружия они могут победить пиктов своей теорией территориальной экспансии! И вот таким олухам должен подчиняться Валанн со своими воинами! Им больше не удастся отхватить ни ярда пиктской земли — здесь повторится та же история, что и с Венариумом. Даже хуже — если дела и дальше так пойдут, то в один прекрасный день варвары полезут на стены восточных городов!
Еще неделю назад Балтус поднял бы на смех автора подобного предположения. Сейчас же он не нашелся, что ответить, ибо своими глазами видел неукротимую ярость тех, кто обитал в лесу западнее границы.
Аквилонец поежился. Он то и дело с опаской поглядывал на гладь реки, видную сквозь кустарник, на зеленые арки деревьев, вплотную подступивших к воде. Ему не давала покоя мысль, что пикты, должно быть, уже переправились через реку и расставили вокруг форта засады. Тем временем быстро спускалась ночь.
Легкий шорох — и тут же сердце у Балтуса подкатило к горлу, а меч Конана сверкнул в воздухе. Он опустил его, когда из кустов выскользнул пес — огромный, поджарый, иссеченный шрамами зверь — и, остановившись, вывалив язык, уставился на людей.
— Это пес одного поселенца, — сказал Конан. — Парень построил дом на берегу реки несколькими милями южнее форта. Однажды ночью к нему наведались пикты — самого, понятно, убили, а дом сожгли. Мы нашли его мертвого среди остывающих угольев; чуть в стороне лежал вот этот пес — оглушенный, едва не порезанный на куски, — а рядом — трупы трех пиктов с порванными горлами. Мы взяли его в форт, перевязали раны, выходили, но только он поправился, как сбежал в лес и одичал… Ну что, Секач, опять охотишься за теми, кто убил твоего хозяина?
Крупная голова зверя покачивалась из стороны в сторону, в глазах горел зеленоватый огонь. Он не рычал и не лаял. Бесшумно, как привидение, пес приблизился к людям.
— Пусть идет с нами, — пробормотал Конан. — Он учует двуногих тварей раньше, чем мы их заметим.
Балтус улыбнулся и, думая приласкать пса, положил руку ему на голову. В тот же миг пасть зверя оскалилась, обнажив два ряда белых острых клыков; затем, опасливо опустив голову, пес нерешительно дернул хвостом, словно с трудом вспоминая давно забытое тепло человеческой руки. Балтус мысленно сравнил это большое, поджарое, сильное тело с гладкими, упитанными собаками, с визгом и лаем резвящимися на скотном дворе возле отцовского дома. Юноша вздохнул. Для животных граница явилась не менее суровым испытанием, чем для людей. За время одиночества бедняга-пес почти забыл, что значили для него раньше преданность и дружба с человеком.
Секач поднял голову, и Конан пропустил его вперед. Последние следы сумерек растаяли в ночной
