от макушки до подбородка. Эмерик смутно видел, как алая полоса прочертила черное лицо, сделалась шире — а затем мгла окутала все и вся.
Что-то влажное и мягкое коснулось лица Эмерика. Он потянулся вслепую, и пальцы его ощутили упругую нежную теплую кожу. В глазах у него прояснилось, и он взглянул в очаровательное лицо, обрамленное копной пышных темных волос. Словно зачарованный, он безмолвно смотрел на нее, наслаждаясь видом полных алых губ, зовущих фиалковых глаз и белоснежной шеи. И вдруг осознал, что видение что-то говорит ему. Слова звучали странно, однако в них чудилось что-то знакомое. Маленькая белая ручка провела по его лицу влажной шелковой тряпицей, и гул в голове слегка утих. Он неуверенно сел на песок.
Ночь заткала пустыню звездчатым пологом. Верблюд все еще пережевывал жвачку, тихонько ржала лошадь; неподалеку лежало изуродованное тело, уткнувшись лицом в лужу крови и мозгов.
Эмерик перевел взгляд на девушку, продолжавшую ворковать что-то на своем непонятном языке. Когда туман в голове его рассеялся, понимание пришло к нему. Порывшись в памяти среди полузабытых наречий, которые учил в прошлом, он вспомнил одно, на котором говорило сословие мудрецов в южном Кофе.
— Кто ты? Кто ты, девушка? — спросил он неуверенно, взяв ее маленькую ручку в свои.
— Мое имя Лисса, — пролепетала она в ответ, так, словно прожурчал ручеек. — Я рада, что ты очнулся. Я боялась, жизнь оставила тебя.
— Я и сам того боялся, — проворчал он, оглядываясь на недвижимого Тилутана. Девушка содрогнулась, но не повернула головы. Рука ее затрепетала, и Эмерику показалось, он чувствует биение ее сердца.
— Какой ужас… — Голос ее дрогнул. — Точно дурной сон! Ярость — удары — кровь…
— Могло быть и хуже, — буркнул он.
Она, похоже, чувствовала малейшие изменения в его тоне и настроении. Свободная рука ее робко скользнула по его пальцам.
— Я не желала обидеть тебя. Ты проявил отвагу, рискуя жизнью ради незнакомки. Ты столь же благороден, как рыцари с севера, о которых я читала.
Он покосился на нее. В ее огромных чистых глазах не было и тени лукавства. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но, спохватившись, заговорил о другом.
— Как ты оказалась в пустыне? Откуда ты?
— Из Газаля, — отозвалась она. — Я… я сбежала. Не могла больше вынести это… Но было так жарко, одиноко, и я быстро устала. Куда ни глянь — только песок кругом… и синее небо. Песок опалил мне ноги, и сандалии быстро порвались, а во фляге не осталось воды. Тогда я хотела вернуться в Газаль, но заблудилась. Везде все одинаковое, я не знала, куда идти. Я очень испугалась и побежала туда, откуда, мне казалось, я пришла. Больше я почти ничего не помню. Я бежала, пока несли ноги.
Должно быть, я долго лежала на раскаленном песке. Помню, как встала и пыталась брести вперед, а потом мне почудилось, кто-то зовет меня, и увидела чернокожего на черной лошади, который скакал мне навстречу. Я лишилась чувств. А очнувшись, увидела, что голова моя покоится у этого человека на коленях, и он поит меня вином. А потом кто-то кричал, дрался на мечах… — Она содрогнулась. — А когда все стихло, я подползла к тебе и попыталась вернуть к жизни.
— Зачем? — спросил он ее.
Было видно, что она растерялась.
— Зачем? — Вопрос смутил ее. — Но… ты же был ранен. И… любой сделал бы то же самое. И я поняла, что ты дрался с теми черными, чтобы защитить меня. В Газале говорят, что негры злые и безжалостны к тем, кто слабее.
— Это относится не только к темнокожим, — пробормотал Эмерик. — А где он, этот твой Газаль?
— Думаю, недалеко, — ответила девушка. — Я шла весь день пешком — но не знаю, как далеко увез меня этот разбойник на лошади. Но он нашел меня уже под вечер, а значит, это было где-то поблизости.
— В какой стороне?
— Не знаю. Выйдя из города, я отправилась на восток.
— Город? — Он покачал головой. — В одном дне пути отсюда? Я думал, там пустыня… пустыня, что тянется до самого края мира.
— Газаль находится в пустыне, — пояснила она. — Он стоит в оазисе.
Отстранившись от девушки, он поднялся на ноги и негромко выругался, ощупывая больное горло, все в ссадинах и синяках. Затем осмотрел все три трупа, убедившись, что чернокожие мертвы. Одного за другим он оттащил их за ближайший бархан. Вдалеке затявкали шакалы. Вернувшись к колодцу, где терпеливо дожидалась девушка, Эмерик выругался вновь. У них остался лишь верблюд и черный жеребец Тилутана. Остальные две лошади ускакали, порвав путы.
Повернувшись к девушке, Эмерик протянул ей горсть фиников. Она с жадностью накинулась на еду, а он молча смотрел на нее, чувствуя, как нетерпение огнем разливается по жилам.
— Почему ты сбежала? — спросил он вдруг. — Ты что, рабыня?
— В Газале нет рабов, — ответила она. — Но я устала… о, так устала от этого бесконечного однообразия. Мне хотелось хоть одним глазком взглянуть на мир снаружи. Скажи, откуда ты родом?
— С запада Аквилонии, — отозвался Эмерик.
Она всплеснула руками, точно восторженное дитя.
— Я знаю, где это! Я видела на карте. Это крайняя оконечность Хайбории, а правит там Эпей- меченосец.
Эмерик дернулся.
— Какой Эпей? Эпей мертв вот уже девять веков. Наш король — Вилер!
— Да, конечно, — девушка зарделась от смущения. — Какая я глупая. Конечно, Эпей правил девятьсот лет назад, как ты сказал. Но расскажи… расскажи мне о мире!
— Ну, это не так-то просто. — Он был озадачен. — Ты разве никогда не путешествовала?
— Сегодня я впервые оказалась за стенами Газаля!
Взгляд его задержался на нежной округлости ее груди.
Сейчас приключения девушки интересовали Эмерика меньше всего, и до Газаля ему не было ровным счетом никакого дела, будь тот хоть в аду.
Он хотел что-то сказать, но, раздумав, сгреб ее в объятия, напрягшись в ожидании борьбы. Но не встретил сопротивления. Гибкое податливое тело девушки опустилось ему на колени, и она взглянула на него удивленно, но без тени страха или смущения. Точно ребенок, которому предложили новую игру. Что-то в ее прямом взгляде смутило его. Если бы она закричала, разрыдалась, принялась отбиваться или улыбнулась понимающе, он знал бы, как обойтись с ней.
— Во имя Митры, девочка, кто ты такая? — воскликнул он со злостью. — Ты не дурочка и не играешь со мной. И по разговору тебя не примешь за простушку, невежественную и невинную. И все же тебе, как будто, неведом мир с его пороками.
— Я дочь Газаля, — отозвалась она беспомощно. — Если бы ты увидел Газаль, возможно, ты бы понял меня.
Он взял ее на руки и опустил на песок. И, поднявшись, набросил на нее попону.
— Спи, Лисса. — Голос его прозвучал резко, ибо он не мог совладать со своими чувствами. — Я увижу Газаль завтра.
На рассвете они двинулись на запад. Эмерик посадил Лиссу на верблюда, показав ей, как держаться верхом на животном. Она вцепилась обеими руками в седло, и он понял, что прежде она никогда не видела верблюдов. Это также поразило молодого аквилонца. Это было невероятно для девушки, выросшей в пустыне. Так же, до вчерашнего дня, ей никогда не доводилось ездить на лошади.
Эмерик соорудил для девушки нечто вроде накидки. Она надела ее, ни о чем не спрашивая, как принимала все, что он делал для нее, — благодарно, но слепо, не доискиваясь причин. Эмерик не стал говорить ей, что шелк, который укрывал ее от солнца, носил прежде ее похититель.
