— Черт возьми!
— Больше никто не годится, и мы это понимаем. А вот если вы приведете к капитану бедную малютку Фиби, снимете с нее сорочку и покажете ему сыпь, то, думаю, не было бы…
— Мистер Пайк, побойтесь Бога!
— О, если это ниже вашего достоинства, я сам ее отведу…
— Черт бы побрал вашу дерзость, Пайк! Я отведу и ее, и их обеих, и кого угодно! Только, ради Бога, дайте мне подумать! Я был…
Я опустил голову на вспотевшие ладони.
…до боли влюблен в девушку, что скрылась за качающимся горизонтом, голова раскалывается, все болит — внутри и снаружи, а во рту привкус тошноты.
Боулс заговорил мягче:
— Следует признать, мистер Тальбот, что мы все в ваших руках. Никто другой, по-видимому, не может оказать на него влияния. Ваш крестный…
Я покачал головой, и он умолк. Я задумался.
— Вы избрали неверный путь. Ваше обращение к капитану — крайнее средство. Лично я не согласен, что нам следует менять курс. У детей часто бывает сыпь. Вот хотя бы мои младшие братья… Нужно терпеть и плыть через эту пустыню, пока мы не достигнем цели. Но вы затронули мое… Я попытаюсь убедить старшего офицера, чтобы он передал капитану ваши пожелания. Если старший офицер не согласится, или если капитан не станет его слушать, тогда так и быть, пойду к Андерсону сам.
Я оторвал ладони от лица и, моргая, оглядел остальных.
— Нам надлежит действовать с величайшей осторожностью. Положение пассажиров на военном судне… У капитана абсолютная власть. Когда я называл его Великим Моголом, кто мог помыслить, что за поворотом нас ждет такое? Я расскажу о вашем желании старшему офицеру. Он, наверное, на палубе, и сейчас я…
Я откланялся, добрался до выхода, неуклюже прошел через залитый водой коридор, дотянулся до двери каюты и рухнул на койку. Вошел Виллер, дежуривший, похоже, сначала у двери салона, а потом под моей дверью, — казалось, для полного счастья ему потребно не удаляться от меня далее, чем на расстояние вытянутой руки. Виллер помог мне надеть дождевик. Борясь с тошнотой, я пробормотал слова благодарности, а он добавил, что приберет в каюте и «сделает, что можно» с койкой. Я не оценил столь необычное усердие и переполз на парусиновый стул — посидеть и немного собраться с силами. Потом я повелел себе встать и отворить дверь, и тут через порог, который якобы предохранял наши клетушки от попадания воды, хлынул поток.
Я прошел на шкафут, навстречу свету, держась за все, что только мог. Слева был ветер, сверху — серое небо; серое море, грязно-белая пена, мокрый корабль, выцветший, словно отрепья нищенки. Резвившаяся в коридоре вода выглядела пустяком по сравнению с настоящими волнами на палубе, являвшими нешуточную опасность. Повсюду тянулись леера, но доверия они не вызывали, скорее пугали, ибо наводили на мысль, что только эти веревки и стягивают, и держат отсыревшую треснутую посудину — наш корабль.
На полубак, держась одной рукой за леер, пробирался какой-то офицер; волна окатила его по пояс, а сверху ему на голову и плечи хлынул поток пенистой воды. Я дождался короткого перерыва в качке, сделал рывок к наветренному борту и повис под поручнями на кофель-нагеле. Разинув рот, я жадно вдыхал влажный воздух, который в конце концов помог успокоить бунт у меня в желудке. Требование комитета вызвало у меня столь же сильное раздражение, как в свое время просьба Чарльза Саммерса сделать все возможное для злосчастного Колли! Успех этого предприятия, то есть изменение курса и заход в южноамериканский порт, не принесет мне ничего, кроме отсрочки нашего прибытия в Антиподию, что положит конец моим, и без того тщетным, мечтаниям… Я жаждал задержки «Алкионы» у мыса Доброй Надежды — например, они потеряют мачты, а мы спасем их, и я еще раз увижу Марион Чамли перед долгой, бесконечно долгой разлукой!
Я выругался вслух. Словно для пущего моего мучения, наш корабль, атакованный девятым валом, взбрыкнул как испуганная лошадь, но, несмотря на натянутые паруса, вперед, казалось, не продвинулся.
Я огляделся, пытаясь по мере сил разобраться в нашем положении, и увиденное повергло меня в раздумья. В последний раз мне довелось наблюдать поведение корабля в подобную погоду, когда мы были в Проливе. Там он будто бы знал, что находится под крылышком старой доброй Англии, и, несмотря на все неистовство моря и неба, в каковом неистовстве он и сам принимал участие, корабль старался перещеголять стихию. Теперь он вел себя иначе. Словно усталый конь, понимающий, что удаляется все дальше от своего стойла, он упирался и замедлял ход. Он заупрямился, ему недоставало кнута, а лучше — запаха яслей!
Невзирая на ветер, судно почти не продвигалось вперед. Волны пробегали под ним, а иногда, казалось, и над ним, но корабль только поднимался и опускался — и все на той же самой волне. Я отважно перегнулся через перила, за что был вознагражден зрелищем чего-то походившего на зеленые волосы, вьющиеся среди пены, словно вокруг плавали злые колдуньи и тянули корабль вниз и назад. Прежде чем я оправился от вызванной этим зрелищем холодной дрожи, море вместе с зелеными прядями и пеной поднялось вверх, нависло надо мной, захлестнуло и потащило с ужасающей силой, и обеих рук моих, вцепившихся в железный стержень кофель — нагеля, едва достало, чтобы удержаться и не быть унесенным море и пропасть навсегда.
Кто-то кричал мне в ухо:
— Пассажирам нельзя! Убирайтесь, пока можете! Уходите быстро, бегом!
Голос звучал необычайно властно. Шлепая по воде, стоявшей на несколько дюймов, я побежал — потому что палуба на миг приняла горизонтальное положение и стала подниматься с другого бока.
Я поскользнулся, и исполнил бы глиссе и переломал бы кости, врезавшись в шпигат противоположного борта, если бы человек, который бежал позади, не схватил меня за руку и не поднял на лестницу, ведущую на юг. Там он толкнул меня к поручням, убедился, что я держусь, и отступил.
— Сэр, вас едва не унесло. Мистер Тальбот, полагаю?
Он скинул зюйдвестку и тряхнул кудрями — слишком золотыми для мужчины. Ростом он был ниже меня, но это можно сказать почти о каждом! Мимо нас хлестнул поток брызг, а незнакомец улыбнулся мне с удивительным добродушием. Я окинул взглядом голубые глаза, алые губы и румяные щеки, столь нежные, что они, казалось, не испытали на себе суровостей непогоды и избежали прикосновения тропического солнца.
— Благодарю вас за помощь. Сказать по правде, ко мне еще не вернулись силы. Однако я не имею чести…
— Бене, сэр. Лейтенант Бене — с одним «н» и ударением на конце.
Я протянул свободную руку, чтобы обменяться с ним рукопожатием, но он в это время поднял голову, и на лице у него появилось гневное выражение. Бене смотрел куда-то вперед и вверх, на паруса; у него даже глаза засверкали.
— Фрэнсис, ленивый бездельник! Мигом засажу, если слетите со стропа!
Он повернулся ко мне:
— Матросы хуже детей, мистер Тальбот. Там, где вы погибнете по незнанию, они погибнут по небрежности. Позвольте проводить вас до каюты… Нет, что вы, мистер Тальбот, меня вовсе не затруднит!
— Но у вас же дела!
Вместо ответа он опять взглянул вверх.
— Мистер Виллис! Раз уж вас послали на топ, считайте, что вы отвечаете там и за людей, и за работу. Постарайтесь не лишить нас грот-мачты. Ну, мистер Тальбот, — бегом!
К своему удивлению, я обнаружил, что подчиняюсь этому молодому человеку с готовностью, какой не мог добиться от меня даже капитан Андерсон.
Более того, я проскочил через коридор, размышляя о комичности ситуации.
— Виллер, вы свободны. Мистер Бене, прошу садиться.
— Вы, сэр, хвораете. А я телом не болен, но вот насчет души дело обстоит иначе. Печаль наполняет
