отвесной скалой.
Удача нахмурился. Он уже забыл о нём. Кто он? Что ему нужно? Не следит ли он за ним? Удача остановил коня, раздумывая, за какую задачу взяться в первую очередь. Выяснить, кто этот серый всадник, или же завершить преследование убийцы перса?
Тень выискивающего добычу беркута плавно скользнула по узкой расщелине, и Гусейн встревожено откинул голову и вздрогнул. Веки приоткрывались тяжело, словно налитые застывающим свинцом. Тень хищной птицы выпрыгнула из расщелины, и ничто больше не беспокоило воспалённых после полутора суток непрерывного пути и подёрнутых дремотным туманом глаз. Но голод и жажда напомнили о себе приступом тошноты, помещали ему опять погрузиться в настороженное подобие сна.
Уставившись бессмысленным взглядом в освещённую красными лучами стену расщелины, он ощупал пристроенную на коленях шкатулку, как если бы хотел неосознанно убедиться, что самая дорогая для него вещь никуда не делась. Затем глазами удостоверился, что это именно она. Изготовленная из ценной породы красного дерева, шкатулка по бокам украшалась золотыми пластинками с отчеканенными изображениями, которые передавали содержание персидской поэмы о розе и соловье. В крышку её был искусно вделан большой поющий соловей из слоновой кости, и к одной грани шкатулки крышка прикреплялась золотыми петельками, а на противоположной запиралась двумя золотыми пчёлками. Поправив шкатулку, Гусейн нащупал в кармане коричневого полукафтана сушёную рыбу, последнюю из прихваченных на посольском струге. Вяло поднёс её к пересохшим, по-женски полным губам и невольно царапнул палец о чёрную щетину на заросшем, как и всё лицо, подбородке. Но снова вспомнил, что у него не осталось воды, а от съеденной рыбы жажда только усилится. Лениво вернул рыбу в карман и сумрачно повернул голову туда, где была солончаковая степь, которую он пересёк за час до этого.
Высвеченная заходящим солнцем извилистая расщелина, в которой он сидел, рассекала самый верх горы. Он привалился к щербатой стене у её начала, и при повороте головы ему стал виден низ склона хребта, в полусотне шагов от которого возле подола из щебня и песка остановился всадник. Посадка у молодого наездника была отменная, как у степняка кочевника, и Гусейн вдруг понял, что тот с особым вниманием разглядывает оставленные им следы. Наездник поднял голову, переводя взор к расщелине, и Гусейн резко отдёрнулся. Высматривающий следы молодой мужчина не успел бы его заметить, однако мог захотеть выяснить, кто их оставил. Это неприятно озадачило Гусейна и согнало дремоту.
Он живо встал. Пригибаясь и прижимая под мышкой шкатулку, стал пробраться вглубь расщелины. Оступившись на остром сколе камня, нелепо взмахнул свободной рукой и едва не упал, но шкатулку не выпустил, придавая ей большее значение, чем возможному ушибу.
Он продвигался в тени, пока не добрался до заворота, где макушку головы ему осветило предзакатное солнце. Миновав это место, он не заметил, что за верхним гребнем расщелины привстал седовласый, но моложавый и сильный мужчина в накрывающем панцирь сером плаще, по охотничьи бесшумно крадучись приблизился к краю заворота. Наблюдая за Гусейном, седовласый нечаянно задел расшатанный временем и непогодой щебневый откол, и тот сорвался с края, в падении беспечно стукнул о дно расщелины. Гусейн с ходу резко обернулся, на мгновение замер. Ничего подозрительного он не увидел. Никаких странных звуков больше не доносилось ни поблизости, ни вдалеке, но он продолжал напряжённо прислушиваться. Наконец он медленно сглотнул, с напряжённым вниманием осмотрелся. Его взгляд привлекло малозаметное щелевидное углубление на уровне дна, как раз возле обвала у неровной отвесной стены. Он в два шага настороженно приблизился к нему. Присев на корточки, сунул туда ладонь, убедился, что оно было достаточно вместительным. Затем с холодным прищуром глаз снова осмотрелся и опустился на колени.
Вслушиваясь в окружающую тишину, он потихоньку засунул в это углубление, тщательно устроил в нём свою шкатулку и накрыл доступ к ней камнями, разложив их так, чтобы они выглядели частью обвала. После чего немного успокоился, полагая, что сможет забрать ценную ему вещь, как только до наступления сумерек произведёт беглую разведку местности. На всякий случай вернулся к завороту, вблизи которого упал щебень, но никаких признаков недавнего присутствия какого-либо живого существа не обнаружил. Расправив широкие плечи, он решительно направился дальше по расщелине, как будто вместе со шкатулкой оставил спрятанной под камнями и значительную долю собственной осторожности.
Дно расщелины становилось пологим, с покатым спуском, а сама она расширялась. Впереди глазам вновь открылась степь, вдали ограниченная горной поперечной грядой, такой же бескрайней, как и та, на которой он находился, но, казалось, более высокой и внушительной. Он скорым шагом спустился к этой межгорной степи и за углом скалы вдруг заметил неожиданную близкую опасность. Отпрыгнул за угол и быстро побежал наверх, однако трое кочевников по хозяйски уверенно сменили направление своего пути, стегнули лошадей и буквально выскочили на них к подъёму в расщелину. Первый метнул аркан, петля захлестнула Гусейну шею, оборвала бег и опрокинула его на спину. В попытках освободить горло пальцами он заметался на покрытой мелкими камнями земле, захрипел и сквозь рябь в глазах увидел на верхнем краю обрывистого склона мужественное сероглазое лицо в обрамлении седых волос. Оно спокойно оценило его безнадёжное положение и скрылось. Внезапная тревога за тайну шкатулки заставила Гусейна забыть о петле, он с четверенек бросился к расщелине, но его опять рывком опрокинули на камни. Гусейн зарычал от боли, от ненависти к кочевникам и к тому, кто видением показался и скрылся, оставив ему мучения от неизвестности – знал ли седовласый о тайне углубления под обвалом или нет.
2. Побег аманатов
За три недели до описанных выше событий, значительно севернее, за многодневными переходами через степь до русской казачьей крепости Гурьев в низовьях реки Яик, а от неё ещё в трёх-четырёх днях конного пути до устья Волги, в Белом городе астраханского кремля случилось происшествие с очень важными последствиями.
Была ночь, тихая, светлая. Звёзды и ущербная луна купались в широком разливе весеннего половодья, загадочно блестели в безбрежной речной глади Волги. Но видеть это могли лишь стрельцы редких дозоров. Кроме них, в городском посаде и за белокаменной крепостной стеной Астрахани всё спало или забылось в дремоте. Беспечно спали и в большом дворе зажиточного дьяка Ивана Квашнина, хитрого и изворотливого, первого помощника и советника воеводы. Казалось невозможным, что во втором часу после полуночи с улицы через плотный и высокий забор к нему в подворье ловко перевалится, бесшумно спрыгнет молодой калмык с хищным раскосым лицом и с обритой головой. Однако так оно и было. Калмык постоял, медленно поправил тёмный, стягивающий верблюжий халат кушак. Затем пригнулся в тени забора, пробрался до лежащего на брюхе пса. Тронул его носком мягкого сапожка, убедился, что собака не подаёт признаков жизни, и, бегло оглядев двор, увидел и второго мёртвого волкодава. После чего нащупал под халатом за пазухой и вынул свёрнутую в трубку шкуру с лисьим мехом, поправил внутри неё палку. Под тенью навеса конюшни похрапывал дворовый сторож, он растянулся на лавке возле бревенчатой стены, за которой тихо фыркали и вздыхали во сне хозяйские лошади. Подкравшись к нему, калмык наотмашь стукнул по взлохмаченной светловолосой голове. Шкурка сделала удар глухим, едва слышным, голова так и осталась лежать на пучке соломы, только храп оборвался и развеялся в ночной прохладе.
Забрав пристроенное за лавкой ружьё сторожа, калмык отвернулся и тихонько взвизгнул степным волчонком. Через забор перебрались двое его сообщников, таких же, как он, молодых узкоглазых разбойников. Они лисьими перебежками приблизились к нему под навес, поведением безоговорочно признавая в нём главаря, и все трое после его безмолвного указания рукой на крыльцо белокаменного дома прокрались к ступеням, поднялись к двери. На условный воровской стук кто-то осторожно убрал внутренний засов, дверь приоткрылась, достаточно, чтобы они прошмыгнули в темноту прихожей.
Часам к десяти утра, в светлом помещении со сводчатым потолком, которое было рабочей комнатой
