значить.
Будто порывом ветра стойбище обнесла весть о гибели Карахана и его разбойников и о пойманном русскими Сенче, сыне тайши Дундука. Стойбище заволновалось, загудело растревоженным ульем, от малых детей до немощных стариков все высыпались из юрт, уставились на приближающийся в сумерках отряд, словно видели что-то необъяснимо сверхъестественное.
Для дьяка Горохова это имело самые благоприятные последствия. Выслушав рассказ посланного Лыковым в Астрахань десятника и быстро сделав выгодные для себя выводы, он распорядился приготовить чай, зажечь светильник и посадить в углу не связанным пленником замкнутого Сенчу. Сам же с достоинством важного чиновника уселся среди шёлковых подушек, стал ждать. Вскоре, как он и предвидел, к нему в гости пожаловал тайша Дундук. Дундук не замечал мрачного сына, будто того и не было в шатре, принял особо вежливое приглашение дьяка испробовать свежую уху и остаться на чаепитие. Горохов не без основания полагал, что пришёл он после совещания с другими тайшами и по их согласию. После сытной казачьей ухи слуги купцов безмолвно принесли восточные сладости и большой чайник с густо заваренным чаем. Выражение широкого лица тайши выказало его готовность перейти к цели своего прихода, на нём словно было написано, мол, пора бы хозяину и прервать затянувшееся молчание. Однако дьяк не успел сказать ни одного слова. Прибывший с вестовым отрядом длинноносый стрелецкий десятник ввёл нового гостя, а своим видом намекнул дьяку, что это на пользу дела. Тайша и его сын встали, показывая глубокое почтение наголо обритому пожилому ламе в чёрном халате. Привстал и Горохов, сам подал ламе подушку, усаживая по правую руку, а десятнику предложил место слева.
– Принесите ещё чашки, – распорядился он слугам, которые заглянули, и изучающим взглядом посмотрел на ламу.
Тот был крепким и жилистым, в глазах не было и тени усталости от преклонного возраста. Лама попробовал чай, откусил шербет, и молчание его было такого рода, что вынудило дьяка и тайшу начать разговор. Дьяк без восточных витиеватых подходов сразу же свёл его к завершению.
– Данным мне правом посланника великого царя, – сказал он негромко, но внушительно, – я полагаю разумным простить Сенчу по его незрелости лет. Пусть у него появится возможность загладить вину и заслужить милость государя.
Дундук был готов к такому повороту, но ответил не сразу, придав своему виду важное достоинство говорящего не только от своего имени калмыцкого вождя.
– Калмыки не один год служат великому государю, – начал он многозначительно, – воюют улусы послушных Крыму ногаев. Мы были и под Азовом, и на реке Кубань, а теперь рады исполнить повеление великого государя, пошлём своих людей на Крым. А после большой воды пойду я сам с детьми и племянниками. Стану моим станом на Дону подле казачьих городков и буду с ними промышлять над Крымом. Всем своим улусным людям и татарам закажем, чтобы никаких ссор и задоров с людьми великого государя не заводили. Только чтоб от русских людей калмыкам тоже лиха не было. – Голос его окреп. – А злее всех башкиры, всегда от них калмыкам всякое зло. И лошадей угоняют, и овец, и в полон берут, требуют непомерный выкуп.
– В прошлом году, – смягчая голосом возражение, отозвался на это дьяк, – вы жаловались на них, и по этой жалобе послан был на Уфу стольник Сомов. Он устроил разбойным башкирам сыск, взятое ими у калмыков отослал вам обратно. Главных же воров приказал казнить смертью, а другим на год и больше запретил торговать в русских городах. Так что грех вам жаловаться на государя. Но и вы недавно пограбили башкир. Вам тоже надо вернуть им, что взяли насилием.
Последнее замечание не понравилось ни Дундуку, ни Сенче, и дьяк заверил их:
– А вот что возьмёте у крымцев, у ногаев, то ваше безвозвратно.
Как бы завершив это дело, он жестом предложил десятнику рассказать, с чем он и лама пожаловали к нему в шатёр. Большеносый десятник сообразил, что дьяку желательно сменить разговор, перевести его в иное русло.
– Не знаю, что и делать, – вздохнул он многозначительно. – Помог он нам расправиться с Чёрным ханом. А на вопросы, кто он и откуда появился, не отвечал...
– Кто? – в глубоко посаженных умных глазах дьяка отразилось недоумение.
– Да в отряде у меня. Лыков пистолет ему дал. У нас это условный знак. Того, кому он даст пистолет, надо доставить в Астрахань лично воеводе. А лама, – он кивнул на невозмутимого монаха, – оказывается, знает его. Говорит, он в прошлом году был послан с калмыцкими паломниками в службу царю тибетским Далай-ламой. И прозвище у него Тень Тибета.
И он пересказал то, что услышал от ламы и как Удача помогал в нападении на логово разбойников Карахана. Когда он закончил, длительная тишина воцарилась в шатре. Первым пришёл в себя от услышанного Горохов.
– Как же так? – с недоумением заметил он ламе. – Вам самим Далай-ламой было поручено доставить его в Астрахань, царскому воеводе. А он от вас дважды бежал и целый год неизвестно где и чем промышлял. Если бы не этот случай, кто б о нём узнал?
– Нас Панчен-лама так и предупреждал, – с совершенной невозмутимостью заговорил лама. – Дважды он убежит от нас. А после второго побега ждать его в Астрахани, и по пути он окажет первую важную службу русскому царю. На то была воля великого Далай-ламы, и мы должны были следовать его воле.
– Кто такой, этот панчен-лама? – спросил Горохов, ломая голову, придумал ли монах ловкое оправдание для себя и других паломников, руководствуясь правилом, что немного вранья дело не испортит, но поднимет уважение к учению и влиянию касты лам, или же, действительно, тибетские прорицатели могут предугадывать и направлять судьбы людей так верно.
– Он мудрец и второй после Далай-ламы человек в тибетском государстве, – спокойно ответил лама.
– Где ж остальные паломники? Их же посольством посылали?
Лама ответил на этот вопрос дьяка не сразу, и в голосе его отразилась восточная вера в предопределённую судьбу, которая сильнее любых земных дел и поручений.
– Путь долгий, и всё пустынями и степями, горами. И везде разбой, войны. Мало нас вернулось для посольства. А бывшие с нами тибетские ламы-воспитатели отобрали мальчиков для обучения в монастырях, вернулись обратно на Тибет. Там их надо искать.
Горохов хотел было съязвить, де, посольство ваше побили, рассеяли, пограбили и пленили в долгом пути, – что ж, это тоже воля Далай-ламы? Однако подчинил себя делу, строго посмотрел на Дундука, затем на Сенчу, затем опять на тайшу.
– Даже великий Далай-лама ищет дружбы царя, шлёт ему сильного воина на службу. Так и вам бы послушаться, взять его мудрость за пример и служить великому государю без лукавства, достойного лишь степных лисиц.
Те же слова Горохов повторил в юрте тайши улуса, куда его, несмотря на подступающую ночь, снова пригласил телохранитель Мончака. Пожилой лама был уже там, как видно, успел пересказать, что сообщил прежде в шатре царского посланника. В юрте собралось много важных людей улуса. Кроме тайши Дундука и тайши Данчина в ней сидели и их ближние родственники, старейшины из соплеменников, – все сидело плотно, так что было душно. Дьяку освободили почётное место рядом с тайшой Мончакой. Калмыки уставились на игру огня в жаровне, не смея прервать задумчивости старшего вождя.
– Далай-лама мудр. Он в высоких горах живёт, откуда весь мир виден, – наконец туманно высказался самый пожилой из советников тайши, рассеяно поглаживая жидкую козлиную бородку.
Никто не возражал. Кое-кто согласно покачали головами.
– Ваш Далай-лама очень мудр, – охотно признал Горохов. – Он ищет дружбы великого государя, послал ему лучшего воина. Так вам бы внять его мудрости, быть с Далай-ламой в одной мысли. А раскольников татар бы не слушать.
Молчание опять зависло над их головами, но оно постепенно становилось торжественным. Тайша Мончак распрямился, осмотрел всех и обратился к дьяку.
– Хотим мы тебя поздравить, что Карахана больше не стало, – раздельно произнося каждое слово, проговорил он с уважением, какого дьяк прежде не слышал. – Бывшие с ханом враждебные нам орды
