Непроглядный туман опустился на землю и, как ревнивец, плотно накрыл собой речную гладь, скрыл её от людских глаз по всему течению. В этот ранний час только по тёмным и неясным очертаниям можно было угадывать крепость на острове и суда у городской пристани. Казалось, нет такой нужды, которая способна вынудить решиться плыть в такой туман какое-либо судно. Однако холостой выстрел палубной пушки с низа течения гулко и далеко разнёсся над рекой, извещая о прибытии корабля из Стокгольма. В большой лодке у пристани зажгли смоляной факел, и с самым опытным лоцманом она отплыла ему навстречу, чтобы, вроде проводника в густой чаще, довести до места назначения, до причала.
Когда трёхмачтовый корабль наконец причалил, был закреплён толстой верёвкой, соединён с бревенчатым настилом трапом, и без спешки и суеты началась обыденная работа похожих на призраки моряков по стягиванию парусов к реям, на скрипучий настил стали сходить три десятка путешественников и купцов. Самым неприметным среди них старался быть протестантский пастор в черной широкополой шляпе, надетой почти до бровей и наклонённой чуть вбок и к носу. Ни с кем не обмениваясь знаками внимания или приветствия, он отделился на берегу от недавних спутников по морскому плаванию, большинство из которых удивились бы, что плыли с ним одним кораблём. Будто подгоняемый срочным поручением или вызовом к опасно больному члену своей общины, он торопливо зашагал прочь от пристани и от всего, что на ней происходило. На ходу он смотрел только под ноги, как если бы вдруг стал близоруким и боялся оступиться или споткнуться, и редкие встречные прохожие, которые возникали и исчезали в сырой мгле, видели лишь его шляпу, но никак не лицо под ней.
Город просыпался. На улицах попадались мастеровой люд, бюргеры из торговцев, которые направлялись по своим делам, и пастор стал одним из прохожих, не вызывал ничьего любопытства. Тем более что шёл он уверенно, хорошо зная куда, а в руках у него была небольшая сумка – единственная вещь, с которой он прибыл в Нарву. У парадной двери серого дома с двумя окнами на улочку, похожего на соседние, как капля воды на другие капли, он обернулся, удовлетворённый отсутствием в ближних окнах противоположной стороны улочки любопытных физиономий, выпрямился и предстал каменным домам и белесому туману капитаном Лёвенхауптом. После условного постукивания в дверь, она приоткрылась, и он юркнул за неё, как если бы его за ней давно ждали.
Треть часа спустя из этого дома молодцевато вышел темноволосый и узколицый адъютант коменданта крепости. Уверенная поступь, сопровождаемая на каждом шагу бряцаньем рукояти шпаги о серебряную обивку подвесного ремешка, никак не вязалась с тем, что можно было бы определить, как смущение от пережитой неприятности, которая произошла с ним позапрошлой ночью на главном городском празднике. Спустившись пологим берегом к реке, он окликнул перевозчика и, едва перешагнув в лодку, надменно приказал:
– Пошёл к крепости!
Лодка поплыла в сопровождении звучного хлюпанья вёсел о воду, направляясь к сказочно размытым очертаниям высоких башен. Удаляясь от города, она растворялась туманом, который будто хотел помочь сохранить тайну привезённого Лёвенхауптом важного сообщения коменданту гарнизона.
Туман хоть и был густым, продержался недолго. Постепенно он рассасывался, становился разреженным. И, как только он начал развеиваться, в крепости возобновились военные занятия, усиленные в связи с приготовлениями к Большой войне. Ни для кого не делалось исключений или поблажек, и комендант подавал всем наглядный пример личным усердием. Когда после двух часов таких занятий, разгорячённый, со шпагой в руке, он поднялся к себе в рабочее помещение, через проём напоминающего бойницу окна со двора доносились непрерывно повторяемые команды младших офицеров: 'Лечь! Встать! Лечь! Встать! Мушкет к ноге! Вольно! К ноге! Вольно! Коли!' – и слышалась кучная возня тех, кто выполнял эти команды.
Положив шпагу на край стола, комендант подхватил из рук денщика влажное полотенце и принялся стирать пот с раскрасневшихся лица, шеи. Затем тем же полотенцем растёр под расстёгнутой белой рубашкой мужественно волосатую грудь. При этом он вышагивал по комнате, обходил гостя, который по- хозяйски сидел за его столом и с вялой задумчивостью делал неторопливые глотки красного вина, налитого из откупоренной бутылки в серебряную кружку. Между глотками гость отщипывал кусочки жареной курицы, которую принесли на серебряном блюде, и без какого-либо выражения отправлял их в рот. Комендант отдал полотенце денщику, жестом приказал ему удалиться.
– Утром я получил сообщение из Стокгольма, – остановился он против сановника, когда за денщиком плотно закрылась толстая дубовая дверь и они остались вдвоём. – Король, наконец-то, проявил волю к войне. Но почему в Польше, а не здесь? У меня не такой уж большой гарнизон, всего две с половиной тысячи солдат и офицеров, а он требует отправить ему тысячу. Молю бога, чтобы не узнали русские. Мне просто не с кем и не с чем будет защищать город, не говоря уже о наступательных действиях.
– Но, но, полковник, не преувеличивайте! – возразил сановник и вяло указал на оружие, которое он принёс с занятий. – У вас такая славная шпага.
Ганзейские купцы накануне привезли для гарнизона первые огурцы из Восточной Пруссии, с десяток наиболее свежих были в корзине на жёстком стуле. Комендант взял один, с хрустом надкусил. Сановник отметил про себя, что зубы у него крепкие и белые, с такими, действительно, самому хочется наступать и вцепиться в глотку какому-нибудь врагу.
– Русские узнают, – сказал он. Тяжело вздохнул и сыто откинулся на стуле с подлокотниками. На удивлённый взгляд прекратившего жевать коменданта, продолжил: – Я щедро плачу за ценные сведения. И получаю их. Агент царя уже здесь. Весьма ловкий малый. В Риге получил доступ к тайным планам генерал- губернатора графа Делагарди. Поверите ли? Через его жену. И мы даже не знаем, что он вообще успел разузнать.
– Слава богу, моя жена в Стокгольме, – рассеянно пробормотал комендант.
Понял, что сказал глупость, нахмурился и, забыв про огурец в руке, вновь зашагал по комнате.
– Что же мне делать, если русские решат напасть на Нарву?
На этот вопрос сановник ответил позже, когда после обстоятельного обсуждения других тем, комендант провожал его за пределы крепости. Миновав занятых во дворе муштрой офицеров и их подчинённых, они вышли за ворота и спустились к рукаву реки, туда, где сановника поджидала лодка с двумя солдатами. В нескольких шагах от лодки он приостановился, отчего остановился и полковник.
– Моя миссия завершена. Увы, уезжаю, – высказался посланник шведского правительства. – Теперь я могу представить королю доклад о том, что видел, а не услышал. Но не рассчитывайте, что король изменит решение о месте начала кампании и роли в ней вашего гарнизона. Вы спрашивали, что же в связи с этим решением делать вам? Я бы посоветовал оградить утечку сведений об отбытии части нарвский войск. В первую очередь тянуть с оплатой товаров русских купцов. Пусть это их удерживает здесь, как подвешенная на верёвке кость голодных псов. – Он на всякий случай пояснил коменданту, что имел в виду: – Вдруг кто-то из них через ваших поставщиков нечаянно вынюхает, насколько изменились закупки для гарнизона и сделает свои выводы. И захочет продать их русским воеводам. – К полудню от тумана не осталось и росы на траве, из облаков проглянуло тёплое солнце, и сановник как будто на минуту отвлёкся, полюбовался весенними красками природы. Затем продолжил: – Но делать это надо умно, с толком. Впрочем, – он слабо отмахнулся от чего-то невидимого, – какой уж там толк, когда начинается война. Она всё спишет.
Комендант сумрачно кивнул в подтверждение, что совет хорош и он примет его к сведению.
– А как быть с вашей польской подругой? – спросил он.
Сановник ответил не сразу. Он, словно опять забылся, наслаждаясь видом, какой являли ухоженный, всем обликом процветающий город по ту сторону рукава, голубая чистая гладь самой реки с её шаловливой игрой отблесками солнечных лучей, и буйная свежая зелень, которая разрасталась повсюду.
– Пусть отдохнёт в здесь, – распорядился он сухо. – Отъявленная интриганка со связями во многих дворах Европы. И предана своему королю душой и телом. Не знаю уж, чем больше.
Полковник воспринял распоряжение дословно, как приказ, и вспомнил про надкушенный огурец, который всё ещё держал в руке, с досады отбросил его в реку.
– Прощайте, полковник, – сказал переступающий в лодку сановник. – У меня в городе ещё одна важная встреча, и всё, отбываю в столицу.
Большая лодка с солдатами на вёслах быстро и легко поплыла к городскому берегу. Там сановника ожидала карета коменданта, которая не бросалась в глаза внешними излишествами. Поднявшись от берега к этой карете, он залез внутрь, устроился на жёстком заднем сидении, как будто не замечая, что в ней
