10. Приглашение к воеводе
– Не стану ручаться головой. Но, мне показалось, это был он.
Мансур невольно отступил, когда Разин при этих его словах поправил наброшенный на плечи зелёный кафтан, будто от порыва холодного ветра, прикрыл им на груди белую рубаху. Они стояли у кустов роз под окнами замка, а длинные утренние тени кустов вытягивались до взрыхлённой земли, накрывали отпечатки подошв мужских лёгких сапог. Ближайшие к стене отпечатки были глубокими, оставленными после затяжного прыжка сверху, как раз против углового окна спальни.
– Отчего ж ты решил, что он был там? – дёрнув голову от внезапной судороги шеи, глухо спросил вождь. – А если так, почему не остановил?
– Разве мог я такому поверить? Чтобы кто-то забрался через окно к княжне, а она не подняла тревоги? А охрану не позвал я из опасения распустить оскорбительные для неё и тебя слухи. Не доверяя своим глазам, я укрылся с саблей за углом поварской и ждал. Когда же решил подняться наверх, беспокоясь за честь княжны, он спрыгнул и убежал.
Мансур взором скользнул по следам, которые под деревьями сада потерялись в листве, но направлялись к западному участку крепостной стены. Разин невольно глянул туда же. Потом опять уставился в самые глубокие два отпечатка подошв и сумрачно, с усилием выговорил:
– Почему ты решил, что это был царский порученец?
На полных губах Мансура промелькнула ухмылка удовлетворения, которой атаман никак не мог заметить. Но голос, каким он ответил, ничем не выдал его, оставался ровным, с оттенком заговорщического сочувствия:
– Было темно. Я мог и ошибиться. – Он виновато пожал плечами, словно и впрямь засомневался, а того ли он видел, кого назвал. – Но ты можешь узнать об этом, если княжна начнёт убеждать о прелестях царской службы. Он ведь служит царю...
– Уходи! – властно распорядился казачий вождь.
Желваки скул Разина играли, он боролся с подозрениями, не желая признавать их за серьёзные, и в то же время постепенно уступая им часть сердца. Он сразу позабыл о Мансуре, который поклонился и отошёл за угол замка. Мансур же замер за углом, пронаблюдал за спиной вождя, которая непроизвольно отяжелела под грузом невесёлых размышлений, ссутулилась, и мстительно сощурил веки, стал похож на злобного хорька.
– Поверит женщине! – Шёпотом передразнил он княжну: – Так ты сказала? – И уже от себя, как бы в ответ, прошипел: – Поверит тому, кто хитрее.
Разин распрямился и, словно ему с трудом давался каждый шаг, вошёл мимо раскрытой двери в сумрак замка. Он поднялся угловой лестницей наверх и приостановился у светлой дверцы входа в спальню. Пересиливая давящую грудь тяжесть недобрых предчувствий, раскрыл её и переступил через порог.
Княжна сидела вполоборота к нему, вытягивалась на шёлковом сидении персидской скамьи из красного дерева, резные ножки которой были изогнуты в виде лап молодой львицы. С небрежным изяществом склонив голову к левому плечу, смотрясь в немецкой работы зеркало в узорчатой золочёной оправе, она черепашьим гребнем проводила по длинным иссиня-чёрным волосам и с лёгким сердцем мурлыкала восточную песню, напоминала ласковую кошечку. Она умолкла, повернула голову к вошедшему любовнику. Ладонью удерживая волосы на выпуклом овале груди, где в них замедлил скольжение и замер гребень, она с удивлением и сказала, и спросила по поводу его настроения:
– Что случилось?
– Зачем? Зачем ты так часто меня дразнишь... ревностью? – с напряжением выговорил Разин, отводя глаза в сторону. – Я ведь могу и поверить... даже если всё окажется ложью.
– О чём ты? – Она догадалась. – А-а! – И счастливо, почти шаловливо рассмеялась своим низким и грудным, каким-то дрожащим переживанием любви голосом, прекрасно зная, до какого умопомрачения может взволновать его такой смех.
Разин пошатнулся, ступил шаг, другой к угловому окну, толчком распахнул раму и, будто разрушил преграду утреннему воздуху, – в спальню хлынула напоённая осенними запахами прохлада. В саду перекликались невидимые птицы, озабоченные утренней, какой-то семейной суетой, – под эти звуки особенно сложно было начинать допрос. Но сверху отчётливо бросались в глаза следы и следы ног чужака, возможно соперника, что придало ему решимости обернуться к молоденькой женщине:
– Кто-то ночью спрыгнул, как раз под этим окном. И бежал из крепости.
Казалось, неприкрытое обвинение в неверности не произвело на неё должного впечатления. Она вновь повернулась к зеркалу, любуясь видом самой себя, продолжила медленно проводить гребнем книзу волос, выравнивая их в шелковисто блестящие рядки.
– Ну и что из того?
Её спокойствие покоробило Разина.
– Лучше бы сказала честно, призналась... – произнёс он с внезапно нахлынувшей волной тоски, которая отразилась в горечи слов.
Персиянка бросила на него быстрый испытующий взгляд, брови её вскинулись крыльями горделивой птицы.
– В чём же я должна признаться?
Он не находил и так и не нашёл подходящего ответа, построил его абы как, из чего смог.
– Что... что желаешь, чтобы я головой предался царю.
Она уставилась в зеркальце, чуть сдвинула его, чтобы видеть в нём Разина.
– А что в этом плохого? – спросила она холодно, вольно или невольно напоминая, что она княжна.
Отступив от раскрытого окна и подойдя к ней, вождь опустился возле её коленей на корточки, взял в руки тёплую ладонь и, словно ищущий ласки пёс, уткнулся в пальцы горячим лбом.
– М-м-м, – мучительно простонав, он до боли сжал девичью ладонь.
Она сделала осторожную попытку высвободить руку, и он ослабил хватку, но не отпустил её пальцы.
– Рана, – соврал он сдавленно, вновь отводя глаза, на этот раз к покрытому узорчатым ковром полу.
– Вот видишь, – мягко заметила девушка, погладила его кудрявую голову. – Довольно тебе быть с разбойниками. Пусть они обходятся без тебя...
– Помолчи, коль не понимаешь ничего! – Грубо огрызнувшись, он поморщился с досады на свою грубость. Из желания повиниться искренне доверил тайные размышления, о которых никогда прежде не говорил. – Ты родилась княжной, – сказал он с горечью, – тебе это трудно понять. С такими, как я, без старых друзей в боярах, цари считаются лишь за особые достоинства. За силу власти над другими. Если я предам доверие одних сегодня, кто мне поверит и доверится завтра? И во что превратится тогда моя сила? В прах. Любой повод тогда станет удобен, чтобы избавиться от меня. А то и... лишить головы...
Он не успел объясниться до конца. Стены встряхнул оглушительно близкий залп двух дюжин пушек. Вскочив от неожиданности, он, казалось, позабыл о княжне. Порывисто вышел за дверь, узким затемнённым проходом торопливо приблизился к окну в южной стене, и от рывка сильной руки ставни затрещали, слетели с петель. Бесчисленные блики играющего с рябью реки солнца на миг ослепили Разина. И среди них, рассекая их, продвигался боевой трехмачтовый корабль. С величавой медлительностью корабль плыл прямо на остров, как будто вознамерился расколоть его своим носом. По обоим бортам 'Орла' клубились и поднимались от жерл всех пушек облака белесого порохового дыма, а на главной мачте воинственно расправилось, от подобострастных заигрываний ветерка трепетало полотнище государева знамени. Синий крест разделял его на четыре прямоугольника – два белых и два красных.
Казаки высыпали на стены крепости, с оружием наготове живо рассредоточились у бойниц. Подчиняясь гортанным приказам сотника, некоторые кинулись помогать лучшим казачьим пушкарям, с ними переносили небольшие пушки к Южной башне, навстречу кораблю. Разин бегом вернулся в спальню, на глазах встревоженной персиянки быстро надел пояс с нацепленной саблей, прихватил оба пистолета.
