ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ Александра Македонского

бы опечатал их.

– Забудь о только что прочитанном, – тихо, но твёрдо предупредил он.

– Но как иначе я могу заставить военачальников служить мне? – беззвучно прошептал Александр, в который раз мысленно возражая матери. – Страхом? Но они не персы... Да и я не Дарий.

– Эксатр не может оценить твою великую щедрость, – привстав с ковра, громко заявил широкоплечий Деметрий, в глазах которого от выпитого откровенно проявился алчный блеск. – Отдай эту сатрапию мне!

– Мне! – наперебой воскликнул дерзкий Леоннат.

– Мне! – потребовал силач Гагнон.

– Отдай мне! – грубо прорычал волосатый Аристон.

Остальные военачальники промолчали, но в повороте головы каждого, в напряжении тел, в глазах, обращённых к царю, без труда прочитывалось немое: 'Мне!'

– Можно я оставлю её себе? – скромно вопросил их Александр. И внезапно захохотал из-за разочарования, которое отразилось на лицах его приближённых. Лихорадочный румянец опять заиграл на его щеках. – Кто это? – давясь от смеха, указал он пальцем на двух странно трезвых рыжеволосых мужчин, которых подводил верный Пердикка. Один из рыжеволосых был полным и коротконогим, другой – на полторы головы выше, худой, но с выпуклым круглым животом. Худой с видимым усилием нёс в руках тяжёлую чашу, какие назывались чашами Геракла за вместимость, её ручки изумительной работы изображали дев-прорицательниц. Не дожидаясь, пока ответит Пердикка, худой рыжеволосый шагнул к Александру и важно представился.

– Нас прислала к тебе царица Карии Ада, в знак её искренней любви к тебе. Я искуснейший пекарь. А мой товарищ лучший повар Карии.

– Лучший в Передней Азии, – выпятив грудь, уточнил полный. – Царица любит тебя как мать, иначе бы ни за что со мной не рассталась.

– И она не позволяет себе забыть, что я вернул ей трон отца, изгнав вероломного мужа, – заметил Александр. – До сих пор присылала мне булочки и пироги, а теперь и вас. – Он добродушно отмахнулся. – Не хочется её обижать, но возвращайтесь в Карию. Передайте царице, что отец выбирал мне воспитателя из Спарты, и воспитатель Леонид снабдил меня на всю жизнь отличными уроками, как следует питаться. На завтрак – тяжёлый переход, а на обед – лёгкий завтрак.

Булочник и повар не возражали против распоряжения возвращаться к царице Аде. Худой пекарь с облегчением поставил на столик Александра золотую чашу Геракла, и они после низких поклонов удалились.

– У неё нет детей, – объяснил Александр лежащей рядом Анасте. Он подвинул тяжёлую чашу, любуясь ручками в виде пророчествующих дев. – Она чем-то похожа на мою мать. И я ей охотно помог.

– Сколько же лет ты не виделся с матерью? – задала вопрос Анаста.

– Больше десяти... – начал было он отвечать, но тут же поправил себя: – Тринадцать.

– О-о, Боги!

Ночь притихла в горах Македонии. Луна скрылась за скалистую вершину, но её свет посеребрил лесистые боковые уклоны. В тени, ниже границы света, у подола уклона серым пятном выделялся походный шатёр из грубой холстины. Крепкий пятидесятилетний мужчина, одетый легко и просто, удерживая пред собой горящий факел, твёрдой походкой воина подошёл к шатру, откинул грубо залатанный полог. Войдя внутрь шатра, он вставил древко потрескивавшего факела в железное кольцо, которое было укреплено на опорном столбе из наспех обрубленного ствола дерева. Светловолосый мальчик, которому не исполнилось и десяти лет, лежал на ворохе сухих листьев. Он не стал притворяться, что спит. Ни слова не говоря зашедшему воспитателю, поднялся и отряхнул грубую одежду.

– Я встретил раба твоей матери, – глядя ему в лицо, спокойно предупредил Леонид. – Он попытался скрыться от меня.

Сжав губы в чёрточку, мальчик безмолвно поднял руки. Леонид ощупал его одежду, повернул мальчика спиной к себе и повторил осмотр. Ничего не обнаружил, забрал факел и вышел. Мальчик прислушивался и, когда шаги воспитателя удалились, опустился на живот, пролез под основанием шатра, раздосадованный, что холстина всё же чуть дрогнула.

Почти бесшумно, он босиком прокрался к старому дубу и осмотрелся. Потом по локоть сунул руку в чёрную пасть дупла. Непроизвольный сдержанный крик вырвался из его груди, растревожил ночной лес. От выдернутой из дупла руки отлетела змея, упав на траву зашипела, прошуршала и скрылась в кустарнике. Высасывая из ранки на пальце яд и сплёвывая его, мальчик обернулся к зарослям деревьев. Из зарослей показался Леонид, а рядом с ним семенил поджарый пёс. Крупный пёс неотрывно следил за тем, что нёс в руке Леонид. Тот приостановился в десятке шагов от дуба, показал мальчику две лепёшки и кусок мяса между ними.

– Ты это ищешь?

После чего откинул их вверх и в сторону. Пёс урча прыгнул, в прыжке ловко схватил зубами край мяса и, приземлившись, умудрился накрыть ближнюю лепёшку сильной лапой.

– Главные качества воина, – строго высказал воспитатель, – выносливость и ещё раз выносливость.

– Я не засну от голода! – Мальчик пнул ногой кору дуба.

На Леонида это не произвело никакого впечатления.

– Поэтому мы с тобой совершим ночной переход через эту гору, – он небрежно показал рукой на самую высокую вершину.

– Мой воспитатель, – с неожиданной для Анасты гордостью сказывал ей Александр, – имел обыкновение всегда обшаривать мою постель и одежду. Проверял, не спрятала ли туда мать лакомства или чего-нибудь ещё сверх положенного. Отец считал, что в Спарте – лучшие воспитатели. По совету друзей он и выбрал мне Леонида. – Он оглядел военачальников среди второго круга своих приближённых. – Гагнон, – громко заметил он одному из них, – у тебя башмаки с серебряными гвоздями. Почему бы тебе не сменить гвозди на золотые? – И не дожидаясь ответа, обратился к другому: – Леоннат, тебе для гимнастических упражнений верблюдами привозят жёлтый песок из побережий Египта. Отчего же не со дна морского, а?

– Он мне надоел своими поучениями, – утирая рот мягким платком, заворчал Леоннату Гагнон и икнул.

Царь отвернулся от них к Анасте и нарочито громко продолжил:

– Как они не понимают, что роскошь и нега – это подлинное рабство, что нет ничего царственнее труда? – Он опять с хмельной усмешкой окинул взором круг военачальников. – Вот уже несколько лет вы имеете всё, что пожелаете. Но может ли кто-нибудь из вас теперь ухаживать за конём, чистить копьё или шлем? Разве вы не знаете, что конечная цель победы – не делать того, что делали побеждённые?

– Кто запишет эти слова для истории? – не выдержав, воскликнул Гагнон с не скрываемой иронией. – Разве мы не должны следовать примеру своего царя, который первым надел мягкий хитон персов? А может быть кто-то из нас, а не наш царь, держит для себя в роскоши самую красивую царицу?

Задетый за живое определённой справедливостью замечания, Александр вскочил от внезапного приступа гнева.

– Никто не может сказать, что я видел жену Дария, желал её видеть или хотя бы прислушивался к тем, кто рассказывал мн е о её красоте! Она моя пленница из высших соображений, и ради вашего же спокойствия!

– А ради чего тогда воевать? – примирительно заворчал Антиген Одноглазый и допил вино из золотого кубка.

Уставившись на него, Александр умолк. Он хотел возразить и подыскивал нужные слова.

– Ради увековеченной славы!

– Тебе слава, нам же всё остальное, – с грубоватым добродушием пошутил Аристон и хохотнул.

Перепачканные кровью и пылью, разгорячённые битвой македоняне ворвались в хранящий утреннюю прохладу серый полумрак большого пурпурного шатра Дария. И остановились