заполнили огромный зал.
По объятой полутьмой лестнице к свету факела ведущего в зал прохода неуверенно спустился пятилетний мальчик в ночной рубашке. Ему так и не удалось заснуть. Воображаемые страхи заставили его покинуть безлюдную спальню и отправиться навстречу человеческому буйству. Он спустился с последней ступени, с опаской тихо обошёл морду каменного льва, оживляемую красноватыми отсветами короткого пламени. Оба стражника у дверей прохода застыли истуканами, и он, бесшумно ступая, чтобы не привлечь их внимания, прошмыгнул между древками копий, протиснулся меж приоткрытых створок. Стражники переглянулись, однако не шелохнулись, не остановили его.
Мальчик шёл в сумрачном, бледно освещённом зале, ища мать, и вдруг увидел её возлежащей среди мужчин и женщин, обложенной подушками на мягком ковре. Она доверительно разговаривала с красивым персом, румянец оживления играл на её щеках.
– Мама! – позвал он, направляясь к ней.
Тень досады согнала улыбку с лица Роксаны, но она поднялась навстречу ребёнку. Он уткнулся лбом ей в подол, всхлипнул, бессвязно объяснил причину своего появления. Слегка погладив сына по взъерошенным волосам, Роксана отстранила его, утёрла ему слёзы благоухающим платком и за руку подвела к ложу Александра.
– Это ваш сын, – сказала она, когда царедворцы угомонились, ожидая, как поступит царь. – Вы избегали его, но он сам пришёл к вам.
Александр отстранённо и равнодушно разглядывал ребёнка.
– Вы не любите своего сына! – гневно вспыхнула Роксана. – Вы... вы... Чудовищно бессердечны!
Она сама испугалась того, что сказала, живо прикрыла рот ладонью.
Но Александра, казалось, это ничуть не тронуло.
– А за что мне его любить? – произнёс он тихо и спокойно. – Вырастет, станет вроде других восточных царьков. Склочный, пресыщенный, бессмысленно жестокий. Как ничтожество. – Он поморщился, сознавая, что часть из таких нелестных слов можно отнести и на его счёт, но продолжил с нахлынувшей горечью: – Мне следует презирать его, а не любить. Вторым Александром Македонским ему не стать.
Женщина выпрямилась, гордо вскинула голову.
– Кому же вы оставите в наследство, что завоевали с такой жаждой эфемерной славы?
Можно было решить, Александр пропустил мимо ушей этот вопрос, в котором явно прозвучало высокомерное желание нанести оскорбление.
– Сильнейшему! – наконец, раздельно прошептал он на выдохе, не столько отвечая, сколько признаваясь себе в том, о чём думал не однажды. – Если такой найдётся. В чём я сомневаюсь.
Он протянул руку, и Иол догадался, подал влажное полотенце. Царь вытер испарину с бледного лба, как если бы устал до предела сил, слабо вздохнул и негромко объявил:
– Всё! Пир окончен!
Треть часа спустя чернокожие рабы, бесшумных как тени, скользили вдоль стен, на скорую руку убирали то, что оставили удалённые волей царя гости. Огонь в нишах угасал. Только на масках горя подрагивали пятна света от огня потрескивающих под ними факелов. Тёмные стены индийского зала тонули в полутьме, и чудилось, что они немного раздвинулись. Десяток стражников бродили по залу, как по полю недавнего сражения. Древками копий они расталкивали спящих, иногда обрывая храп. Большинство поднимались и, пошатываясь, на нетвёрдых ногах шли к выходу в спальные помещения при дворце. Кого разбудить не удавалось, тех оставляли в покое.
Александр бодрствовал, расслабленно отдыхал среди подушек, обложенный ими на своём толстом ковре. Словно владыка царства теней, он рассеянно наблюдал за последним актом ночного пиршества. Пердикка и Птолемей, ступая как можно тише, подошли и замерли напротив.
– Что делать с гимнософистами? – негромко спросил Пердикка.
Александр наморщил лоб и равнодушно вспомнил.
– Это они подстрекали индийского царька Саббу к мятежу? Что ж, они посмотрели и убедились, как ничтожен Сабба в сравнении с моим могуществом... Казните их.
Анаксарх на миг пробудился от сонной дремоты, приподнял голову с мягких подушек и с закрытыми веками проговорил:
– Они славятся умением давать краткие ответы.
Голова его упала, он сонно причмокнул и опять послышался его пьяный сап.
Александр скучно посмотрел в сторону раскрытых дверей, где слева, в тёмном углу различались сидящие нагие философы и Калан. Пердикка уловил его слабое любопытство, взмахнул рукой, и стоящий у дверей царский телохранитель остриём копья заставил мудрецов подняться на худые босые ноги. Вместе с ними поднялся и Калан.
В сопровождении телохранителя гимнософисты и Калан пересекли зал, чтобы остановиться перед возлежащим царём. Не скрывая ответного любопытства, нагие мудрецы разглядывали Александра и без видимого страха ожидали от него решения о своей участи. Наконец Александр вяло указал двумя пальцами на самого старшего по возрасту.
– Ты будешь судьёй. Кто даст самый плохой ответ на мой вопрос, умрёт первым. За ним все остальные.
Затем показал на того, кто стоял крайним справа, и потребовал ответа:
– Из каких побуждений ты склонял Саббу к измене и мятежу?
Гимнософист вежливо поклонился, но как бы подчёркивая уважение ни царю царей, а славящемуся своим умом собеседнику.
– Хотел, чтобы Сабба либо жил прекрасно, либо прекрасно умер.
Александр присмотрелся к нему со вниманием.
– Хороший ответ, – одобрил он. И указал пальцем на следующего мудреца. – Как должен вести себя человек, чтобы его любили больше всех?
Гимнософист с вежливым поклоном спокойно ответил:
– Наибольшей любви достоин тот, кто, будучи самым могущественным, не внушает страха.
Александр нахмурился. Перевёл взгляд на третьего справа, голос его стал серьёзнее и твёрже.
– Как может человек превратиться в бога?
Ответ последовал сразу:
– Если он совершит такое, что невозможно совершить человеку.
Александр слегка кивнул в знак согласия, и с лица его сошло хмурое выражение. Взгляд его остановился на мудреце, который был слева от старшего гимнософиста. Он подумал над следующим вопросом.
– Кого больше, – раздельно спросил он, – живых или мёртвых?
– Живых, – ответил нагой мудрец. Брови царя вопросительно вскинулись, и гимнософист пояснил: – Мёртвых уже нет, и счёт их конечен. А живых ещё будет и будет, и сколько их будет, знают только боги.
Из оставшихся двоих, кому предстояло отвечать, Александр выбрал крайнего слева. Тот был относительно молод в сравнении с остальными собратьями.
– Что сильнее, жизнь или смерть?
– Жизнь, – не задумываясь, как о чём-то давно решённом, сказал этот гимнософист. – Она способна переносить великие невзгоды...
Мановением руки Александр остановил его и кивнул, соглашаясь с таким ответом. Над последним вопросом он думал сумрачно, и спросил вдруг и резко:
– До каких пор следует жить человеку?
Мудрец проницательно посмотрел ему в глаза, и царь отвёл взгляд в чашу с недопитым вином.
– Пока он не сочтёт, что умереть лучше, чем жить.
Сдержав нахлынувшие чувства, Александр холодно обратился к старшему из гимнософистов.
– Каков же твой приговор?
– Они отвечали один хуже другого.
– Это плохой ответ. Они отвечали хорошо. Ты умрёшь первым.
Поймав его на логической ошибке, нагой мудрец удовлетворённо воскликнул:
