атмосфера. Таким был весь Лонгвуд-Фолс: во многих смыслах идиллический, безопасный и родной, очень живописный, полный зелени, маленьких водоемов и извилистых дорог, окруженных невысокими изгородями. Но все же этого было недостаточно, чтобы удержать Эбби здесь. Как и многие из ее друзей, летом после окончания старшей школы[2] Эбби Рестон безо всяких сожалений села в поезд, направляющийся на юг, и умчалась в Нью-Йорк.
А теперь она вернулась. Когда прошлой осенью внезапно умер от инфаркта ее отец, Эбби приехала домой на похороны, чтобы поддержать маму. Она привезла с собой Миранду и домработницу — и несколько дней превратились в несколько недель. В конце концов, она решила остаться в родном городе, заняла пост редактора в газете «Леджер», освободившийся после смерти отца, устроила на новом месте дочку и даже домработницу, которой, впрочем, все равно не нравился Лонгвуд-Фолс — слишком уж он отличался от того, к чему она привыкла. Коллеги Эбби говорили, что она работает чересчур много, и, конечно, они были правы. Просто у нее пока не получалось до конца приспособиться к темпу жизни в маленьком городе. В манхэттенском журнале женской моды, где она работала редактором отдела, им нередко приходилось засиживаться до полуночи, причем это было своеобразной расплатой за сумасшедшие вечеринки с их изнуряющей атмосферой, пиццей и вином, жалобами и истощением. Миссис Фрейн часто допоздна сидела с Мирандой, так что Эбби приходилось вызывать ей такси и отправлять домой глубокой ночью.
— Вы работаете слишком много, — непременно заявляла миссис Фрейн, набрасывая на плечи пальто.
Позже Эбби не раз слышала эти слова от множества других людей. Но подобное отношение к работе было у нее в крови. Эта черта характера досталась ей от отца, и порой, сидя за массивным березовым столом, за которым Том Рестон провел последние сорок лет жизни, она не могла не думать о том, что отцу, как и ей, дни, заполненные размеренной деятельностью и проходившие в тщательном подборе материала, приносили успокоение и моральное удовлетворение.
Она чувствовала, что ему бы понравилась эта история. Эбби была уверена, что отец обязательно поместил бы в газету статью о двух влюбленных, которые встречались раз в год на протяжении пятидесяти лет. Он знал, что сказать людям. Значила бы эта история что-нибудь для него самого — мог ли он в принципе воспринимать что-то не как редактор газеты? — вот это уже другой вопрос. Когда Эбби была подростком, она однажды спросила маму:
— Кого папа любит больше, тебя или свою газету?
Мама задумалась, а потом ответила:
— Это довольно сложный вопрос. Думаю, он любит нас обеих, но по-разному.
Мамин ответ потряс Эбби до глубины души. Она-то рассчитывала, что услышит что-то обнадеживающее, вроде: «Конечно, меня, просто у твоего отца иногда бывают проблемы с проявлением чувств». Но вместо этого мама решила доверить Эбби нечто другое, правду, но более полную, и тем самым научила дочь одной важной истине: не стоит задавать вопрос, если не хочешь услышать ответ.
Эбби пришла в парк в сумерках, чтобы найти ответ на вопрос, хочет ли она печатать в газете историю Мартина и Клэр. Но сейчас она поняла, что сидит на скамейке рядом с беседкой, чтобы решить эту проблему для себя — не как редактор, а как читатель. Что значит эта история для нее? Отозвалась ли на нее ее душа? Но время шло, Мартин и Клэр не появлялись, и Эбби потихоньку смирялась с мыслью, что она так этого и не узнает.
Ночь мягко заполняла городской парк. Солнце на западе сначала опустилось за деревья, потом скрылось за магазинами. Мартин сказал Эбби, что за пятьдесят лет они с Клэр не пропустили ни одной встречи, и теперь она не знала, злиться ей или тревожиться. Эбби подумывала о том, чтобы вызвать полицию, — но что бы она сказала? Ей ничего не было известно об этих людях. Может, один из них был занят и, с утра предупредив другого, перенес встречу на следующий день? Может, она просто их упустила? За то время, пока она шла от дома к парку, они вполне могли встретиться и уйти. А может, все это было всего лишь выдумкой старого джентльмена? Но в это ей слабо верилось. За недолгое время их знакомства Мартин Рейфил показался ей искренним и убедительным и произвел впечатление горячего, но ранимого человека.
Эбби встала и осмотрелась. Она была одна. Магазины, окружавшие парк со всех сторон, уже закрылись: жалюзи были опущены, двери заперты. Она направилась к пустой беседке, поднялась по двум белым ступенькам и присела на деревянную скамейку. Эбби попыталась представить встречу Мартина и Клэр, как они сидят внутри, трогательно обнявшись. Затем под одной из скамеек она заметила что-то наполовину скрытое в темноте. Эбби наклонилась, потом встала на колени и, наконец, достала таинственную находку — это оказался портфель.
Она вытащила его на свет и уселась на пол беседки. Старый, потертый, но сделанный из качественной кожи и хорошо прошитый портфель многое повидал на своем веку. Эбби провела пальцами по оттиснутым на нем буквам: «МР». Портфель Мартина Рейфила, тот самый, с которым он вчера приходил к ней в кабинет. Неужели он оставил его здесь для нее? Если и так, то зачем? Она огляделась — в парке по-прежнему никого не было. Поколебавшись пару секунд, Эбби потянулась к застежкам — те открылись довольно легко, — откинула крышку и заглянула внутрь.
В портфеле лежала куча разных вещей, многие Эбби не могла толком рассмотреть в неверном свете уличных фонарей, к тому же ничего из попавшегося ей на глаза ни о чем ей не говорило. Нечто подобное можно обнаружить в сундуке, спрятанном на чердаке от посторонних глаз: старые открытки, письма, меню из ресторана, пожелтевшие фотографии, забытые безделушки. Эбби осторожно перебирала содержимое портфеля, боясь нарушить какой-то невидимый порядок, и, наконец, нащупала пальцами несколько кассет, стянутых скотчем. Она вытащила их наружу, подняла вверх, чтобы рассмотреть получше, и вертела во все стороны до тех пор, пока не разобрала надпись на верхней кассете. Несколько слов, выведенных изящным почерком: «Эбби Рестон, пожалуйста, сначала прослушайте это».
Увидев собственное имя на кассете, Эбби испугалась, словно кто-то прошептал его из полутьмы, окружавшей беседку. Несколько секунд она раздумывала, не закрыть ли портфель и не засунуть ли его обратно под скамейку, будто ее здесь не было, и она ничего не видела. Но она видела. Эбби держала кассеты на ладони, слегка покачивая вверх-вниз, будто взвешивала возможные варианты. Итак, она оказалась права: Мартин оставил портфель в беседке, чтобы она его нашла или чтобы тот, кто его найдет, передал его ей. Но хочет ли она разбираться в этом деле? Если она отнесет кассеты в офис и вставит в магнитофон, который стоит у нее на столе — она часто слушала Чета Бейкера, ранние песни «Битлз» и этюды Шопена, — то пути назад уже не будет. Эбби хотелось знать, кем были эти Клэр и Мартин, и почему они не пришли в беседку сегодня. Но что именно она хотела знать? Не стоит задавать вопрос, если не хочешь услышать ответ.
Эбби взяла портфель, словно он был ее собственностью, и пошла через парк к редакции. Когда она добралась до опустевшего офиса — все уже благоразумно разошлись по домам, к своим семьям, горячему ужину, уютным креслам и заслуженному отдыху, — то первым делом дернула цепочку длинношеей настольной лампы, которая высветила беспорядок, творившийся на ее рабочем месте. Потом Эбби отодвинула в сторону всякие документы, поставила портфель, вышла в холл и достала из холодильника бутылку Гевюрцтраминера[3] — она уже несколько недель прохлаждалась там, лежа на боку. Насколько Эбби помнила, это был подарок от довольного рекламодателя — владельца магазина «Крепкая обувь для солидных мужчин» («Размеры до О-ГО-ГО!»). Затем она вытащила штопор из кухонного ящика, достала чашку из сушилки и со всем этим вернулась в свой кабинет. Там при свете настольной лампы открыла бутылку, налила немного вина и вставила в магнитофон первую кассету.
— Здравствуйте, — раздался в тишине голос Мартина Рейфила. — Если я прав, то вы слушаете эту кассету вечером, после заката, уже осознав, что мы с Клэр сегодня не придем в беседку. Простите, что разочаровал вас, — продолжал Мартин, — но все слишком сложно, чтобы я мог сразу объяснить, в чем дело. Я просто подумал, что вам будет интересно услышать историю о Клэр и обо мне, которую я не успел вам рассказать. Надеюсь, что вещи в портфеле станут хорошей иллюстрацией моих слов, хотя некоторые из них могут показаться вам до смешного сентиментальными, — и вы зададитесь вопросом, зачем я хранил их столько лет.
Эбби нагнулась, чтобы снять туфли, уронила их на пол и, закинув ноги на стол, коснулась ими портфеля. Человеческий голос в тишине опустевшего офиса звучал удивительно успокаивающе, и когда Эбби выпила первый глоток холодного вина, она поняла, что готова слушать всю ночь. Так она и
