чуть подлесок становился густым, сразу пускал в ход небольшой удобный топорик, так что Лебедеву передвигаться было легче. Тем не менее, после первого же привала он так разморился, что Игорь, недовольно покусывая губу, все-таки вынужден был позволить ему вздремнуть полчасика.
Едва Николай завел глаза, как поплыли перед ним скорбные лики домового и дзё комо, серая кошка металась в лунном луче, играя клубком, за ней гонялась неряшливая старуха, гремя деревянными палочками для плетения кружев - коклюшками. Мелькнули, словно молнии, чьи-то длинные черные глаза - и погасли.
Лебедев тихо надеялся, что где полчасика, там и час, однако, не помедлив ни минуты, Игорь разбудил его, навьючил - и снова стал первым на тропу. Солнце между тем затянулось серым маревом.
Наконец они забрались на седловину и начали спуск. Игорь обещал, что осталась еще одна сопка, а там недалеко и до 'кедра'. К ночи доберутся!
Прыгать по склону приходилось боком, выворачивая ноги на пепельно-бронзовом курумнике, но вскоре пошла полоса молодого осинника, уже густо забронзовевшего, охотно сбрасывающего листву под порывами ветра. Почва была здесь пружинистая, серо-зеленый блеклый мох отдавал влагу. Осины драли рюкзак. Николай опять взмок.
Он шел и шел, и даже не заметил, как воспаленным лицом ткнулся в рюкзак Игоря. Игорь остановился и смотрел сквозь поредевшие деревья вниз. Там бежала по камушкам речка, а на другом берегу медленно таяли в приближающихся сумерках очертания какой-то избушки.
– Ого! - хрипло порадовался Лебедев. - Зимовье?
Игорь молчал. Потом он сбросил с плеч рюкзак, постоял несколько минут, разогнувшись и уперевшись ладонями в поясницу, которая, как видно, ныла у него не меньше, чем у Лебедева, и обернулся. Глаза его были угрюмы..
– Что, не узнаешь домик? А ты приглядись, приглядись!
Николай пригляделся. В очертаниях избушки было что-то знакомое. И этот огород, весь в будылье, и позади такие же ветхие дома… Все тихо, мрачно. Только речушка играет и переливается…
Это была та самая заброшенная деревня, откуда они ушли ранним утром.
… - Ну чем я виноват? - устало спросил Лебедев. Пуще усталости томила недоуменная обида.
– Это все из-за тебя, - проворчал Игорь, не оборачиваясь. Он был расстроен, как ребенок. - Это они нас водили. Твои приятели… Меня-то им с пути не свернуть, могли уж в прошлом году убедиться.
– Но ведь ты как раз и шел впереди! - воскликнул Лебедев.
– А им это без разницы, кто впереди.
– Но мы ведь шли по компасу…
Игорь нервно дернулся на лавке, но промолчал.
'О чем мы спорим! - ужаснулся Николай. - И ведь всерьез, всерьез! Удивительно, до чего не приспособлен мозг к рассуждениям о диковинном. Вроде и фантастику читаем, да и известно, что немало в жизни необъяснимого, а все-таки хочется каждое событие на полочку соответствующую положить, табличку повесить: вот так может быть, а вот этак - нет. Ну-ну, попробуй, - усмехнулся Николай про себя. - Никуда ведь не денешься: вон избушка, вон Игорь… а что за порогом?'
Кости ломило с непривычки, усталость то валила Николая в крепкий сон, то навевала дремотные видения, и всю ночь чудилось шуршание нити, старушечий шепот, словно бы пересчитывающий петли… Смутная тень растрепанной головы мелькнула перед лунным окном, и явь расплести от кружева сна было уже невозможно.
Наконец он вырвался из мучительной темной дремоты. За окном уже слегка брезжило. Спросонок Лебедеву показалось, что в тайге плачет вспугнутая птица. Но через секунду его пробрала дрожь, он узнал это переливчатое пение!
Как был, Николай выскочил на крыльцо и слетел со ступенек.
Она стояла там же, где и позавчера. Увидев Лебедева, умолкла. 'Звала? Меня звала?' - не поверил он смутной надежде.
Он шел к ней тихо, будто подкрадывался. Камни в речке казались раскаленными.
– Это ты? - спросил он недоверчиво. - Ты… Как тебя зовут?
– Омсон-мама. - Говор ее был как песня.
– Мама?! - радостно засмеялся Лебедев. - Ну какая же ты мама? Ты девушка. Ты как цветок. Можно, я буду звать тебя просто Омсон. Какое имя!..
– Сегодня вы пойдете к Омиа-мони, - начала было она, но вдруг насторожилась, прислушиваясь. Блеск утренней звезды отразился в ее глазах, и у Лебедева перехватило дыхание. О чем она? Разве об этом нужно вести речь сейчас?
Он схватил ее за плечи. Перламутровое одеяние прошелестело что-то, будто усмехнулось. Омсон упруго изогнулась в его руках. И тело ее словно бы вытекло из его рук, он очутился стоящим на коленях, прижимая к себе мокрый валун, а Омсон не было.
Лебедев поднялся, машинально отряхнул на коленях джинсы. Опустив взгляд, чуть не вскрикнул: он стоял босиком на заиндевелой траве!
Голова еще кружилась. Он перемахнул речушку, быстро поднялся на крыльцо, только сейчас почувствовав, что замерз. Дернул дверь - и едва не уткнулся лицом в лицо Игоря.
Стало неловко, как нашкодившему мальчишке. 'Видел он? Что он видел?'
– Душно, - предупреждая вопрос, выдавил Лебедев. - Не спится.
– Да, - Игорь опустил глаза. - Смотри-ка, заиндевело. Рано в этом году. Скользко по камням идти будет.
– По камням?
– Да, пойдем по руслу. Быстрее и надежнее. Уж реку-то они в сторону не свернут!
– А что же вчера там не пошли?
– Вчера! Откуда я знаю, почему вчера поперся в сопки? Будто в спину кто толкал!
Лебедев прошел в избу. Упреки ему уже порядком надоели.
– Ладно, слушай, - примирительно сказал вдруг Игорь. - Все дело в кедре…
В прошлом году мы делали передачу в одном старом нанайском селении. Чистое стойбище! Там жила старая сказительница, вроде… ну, вроде какой-нибудь нанайской Арины Родионовны. Интересная бабуля. Старая, как мир. Но больная. Снимали мы каждый день понемногу, потому что она быстро уставала, начинала задыхаться… И вот однажды пришли мы к ней, а ее нет. Ночью ушла в тайгу. Зачем, когда вернется? Домашние молчат, кто-то обмолвился: 'Лечиться ушла…' Траву, что ли, целебную искать? Не отвечают. День, другой мы ее прождали. Режиссер норовистый, обиделся: уезжаем, все! Звукооператор ему поддакивает. А мне что? Ехать так ехать. Теплоход наутро, решил я пока побродить по окрестностям, пощелкать на слайды. Тайга осенью… Ладно, пошел. И, понимаешь ты, заблудился! Вовек со мной такого не бывало! Дело к вечеру, а я все блукаю. Будто водит кто-то, шутит. Набреду на знакомое место - ноги сами в другую сторону идут. Леший, думаю, нанайский играет со мной, что ли? Но, знаешь, не испугался, а разозлился. Да что, думаю, мне то село? Пойду куда глаза глядят, авось к реке выйду, и пусть хоть вся сила нечистая кругом бродит!
Так-то. И едва подумал это, как… вспомнил дорогу назад. Вот знаю почему-то, что сопочку обогнуть надо, а там налево, через кедрач - и стойбище наше. Вот те на! Будто бы тайга испугалась моей решимости, усмехнулся Игорь. - Насторожилась вся. Ветер стих. Тропка сама под ноги стелется. Но ломанул я назло в чащу. Бурелом - через бурелом. Овраг через овраг. Еле оттуда вылез, надо сказать, и мелькнула-таки мысль вернуться, да вдруг слышу - тихий стон. Вгляделся - уже смеркалось кто-то лежит. Уж я струхнул… Однако подошел осторожно. Смотрю - да ведь это наша бабуля-сказочница! Чуть живая. Волосы в какой-то белой паутине, вся горит и бормочет: 'Омиа-мони… Омиа-мони…'
Сердце Лебедева дрогнуло.
– Бабуля, говорю, зачем же ты сюда потащилась? - продолжал Игорь. - А она опять: 'Омиа-мони…' Я посмотрел - что такое? Солнце уже село, луна еще не взошла, а за деревьями голубое сияние разгорается. Я пошел туда и увидел…
Голос Игоря пресекся. Николай с изумлением смотрел на его побледневшее лицо, нервничающие руки.
– Его вершины не разглядишь. Высота - обалдение! А цвет… Он и правда голубой. И в то же время он
