темно-зеленого цвета, мундир с черными к оному принадлежностями. По случаю нашего сюда вступления весь полк был собран и делал парадный марш через город. В ночи случилось с нами здесь весьма неприятное происшествие, состоящее в следующем: как я уже сказал, что мы остановились на самом берегу Констанцского озера, где, поделав себе из ветвей шалаши, благополучно в оных расположились. Но умные наши начальники того не предвидели, или не умели взять предосторожности насчет озера, которое имеет свои отливы и приливы. В полночь, когда уже все войско предалось глубокому сну, последовал в озере большой прилив, вода вышла из берегов и затопила весь наш лагерь, и мы не прежде могли оное почувствовать, как вода покрыла уже наши плечи. Надобно было видеть, какое волнение произвело сие обстоятельство во всем войске: всякий спешил забирать свои вещи и амуницию и бежать по воде далее в гору; но все это кончилось только одним испугом и беспокойством, с каким мы провели остаток ночи, и сверх того, вымочило платье и все вещи. Ночь была холодная, и многие получили от того простуду, в числе коих и я пострадал весьма сильным ревматизмом во всей правой стороне, которою лежал на земле; но оный обнаружился уже в течение долгого времени и имел весьма вредные для меня последствия.
8 октября, по распределении присоединившегося к нам корпуса генерала Корсакова к нашим двум корпусам генералов Ро-зенберга и Дерфельдена, основались: первого – главная квартира в местечке
Отношения между Дворами петербургским и венским сильно обострялись. Придерживаясь прямодушия в политике, император Павел в рескриптах своих нашему послу в Вене, тайному советнику Колычеву, и генералиссимусу Суворову выражал сильное неудовольствие на двуличность и уклончивость австрийской политики и, предвидя окончательный разрыв союза, заранее указывал меры к отделению русских войск от австрийских и даже на случай возвращения армии Суворова к границам России.
Суворов в переписке и в личных объяснениях с австрийскими начальниками держал себя весьма корректно; однако эрцгерцог Карл, хотя втайне сознававший вину своего правительства и свою собственную относительно русских, имел причины к неудовольствию против них и особенно против самого генералиссимуса, ибо австрийское национальное самолюбие было затрагиваемо неоднократно. Один раз, во время пребывания русской главной квартиры в Линдау, сын главнокомандующего, Аркадий Суворов, сделал у себя танцевальный вечер, пригласив, между прочим, нескольких австрийских офицеров, и предупредил их, что будет великий князь Константин Павлович. Австрийцы приехали. Великий князь прибыл несколько позже и, увидев их, сказал, чтобы они сейчас же уезжали, потому что ему неприятно их присутствие. Офицеры отвечали, что, при всем своем глубоком к нему почтении, они не могут исполнить приказания, так как находятся на императорско-королевской службе, которая налагает известные обязанности, а потому избавят великого князя от своего присутствия, когда сочтут это приличным. После того они остались на балу еще около часа. Константин Павлович вообще не терпел австрийцев и явно высказывал им свое отвращение.
13 октября в Линдау происходил у генералиссимуса прием. В зале находились множество русских офицерски между ними генерал-лейтенант Римский-Корсаков, разбитый под Цюрихом Массеною 14 сентября 1799 г.; тут же были: присланный от эрцгерцога Карла генерал (вероятно, Колоредо) и от принца Конде – герцог Беррийский. Суворов вышел в приемную, обратился к герцогу, обошелся с ним очень любезно, расхваливал принца Конде и его корпус и жалел, что в последних действиях против французов эмигранты были расположены и употреблены не так, как следует. С этим же упреком он отнесся к австрийскому генералу, заметив, что не хотели ли их погубить? И потом сказал герцогу Беррийскому, что впредь ничего подобного не случится, и Конде будет сам себе хозяином. Затем он опять обратился к австрийцу: «Вы мне привезли приказание от эрцгерцога; в Вене – я У его ног, но здесь совсем другое, и получаю я приказания только от моего Государя». После такого сурового замечания главнокомандующий стал обходить русских офицеров, хвалил отличившихся во время швейцарского похода, некоторых целовал, а к генералу, бывшему одним из главных виновников цюрихского несчастия, обратился с весьма жестким словом и дал ему совет – подать в отставку. Слышавший это Римский-Корсаков, ожидая и на свою долю какой-нибудь неприятности, постарался скрытно уйти. Суворов заметил это и обратился ко всем: «Вы видели, господа, что Корсаков ушел, хотя ни он мне, ни я ему не сказали ни слова. Он более несчастлив, чем виноват; 50 тысяч австрийцев шагу не сделали, чтоб его поддержать, — вот где виновные. Они хотели его погубить, они думали погубить и меня. Скажите эрцгерцогу, — прибавил генералиссимус, повернувшись к австрийскому генералу, — что он ответит перед Богом за кровь, пролитую под Цюрихом».
Во всех таких случаях Суворов был выразителем чувств русских войск. Вся армия, от генерала до солдата, была так возмущена поведением союзников, что если бы Суворов обращался с австрийцами впятеро хуже, то это никому не показалось бы излишеством. Такого же взгляда держался и Павел Петрович. Разрыв был неизбежен. Грязев пишет:
«Здесь совершенно разрешилось, что военные действия, относительно российского вспомогательного войска, прекратились; самая необходимость того требовала; расстройство во всех отношениях, большой урон в людях и лошадях, повреждение артиллерии и тяжелых обозов, недостаток в оружии и амуниции всякого рода и проч.; а главное – возникшие между обеими союзными державами неудовольствия; ибо все интриги и ковы австрийского Двора и его высокоповелительного Гофкригсрата нашему Двору были открыты, и фельдмаршал Суворов, испытавший их в полной мере, получил уже от императора Павла I, касательно своей армии, повеление – все военные действия прекратить и, отделясь от союзников, следовать для отдыха вовнутрь Германии на квартиры, а потом постепенно приближаться к своим границам. Хотя австрийский Двор и другие, принимавшие в сей войне непосредственное участие, через ходатайство фельдмаршала сильным образом домогались возвращения нашей армии к продолжению военных действий, но фельдмаршал не принял на себя сего ходатайства и, отзываясь полученным им от своего Государя повелением, исполнял предписанное, зная, что и Государь Император, по духу своему и характеру, на оное не согласится; равным образом и вся наша армия, испытавшая на себе немецкие козни и злые намерения, к погублению ее клонившиеся, не желала продолжения сей гибельной войны за дело нам неприкосновенное и нацию неблагодарную и вероломную».
Недовольный тем, что Суворов уклонился от влияния австрийцев относительно будущих военных действий, эрцгерцог Карл, в письме от 11 октября, требовал, чтобы русские приняли на себя прикрытие Форарльберга и выслали 10 тысяч человек для занятия правого берега Рейна от Констанца до Шафгаузена, иначе сказать – русской армии предложено было стеречь австрийские границы. Русский полководец счел обидным для своих войск столь пассивное назначение, которое вовсе не могло быть соблазнительным и уж ни в каком случае не заставило бы отказаться от решения идти в Баварию на зимние квартиры. 17 октября, почти накануне своего выступления из Линдау, Суворов написал эрцгерцогу весьма характерное письмо на французском языке:
«Завтра двинусь я на зимние квартиры между Иллером и Лехом! Наследственные владения должны быть защищаемы завоеваниями бескорыстными; для этого нужно привлечь любовь народов справедливостью, а не покидать Нидерландов, не жертвовать двумя прекрасными армиями и Италиею. Вам говорит это старый солдат, который почти 60 лет несет уже лямку, который водил к победам войска Иосифа II и Франца II, который утвердил в Галиции владычество знаменитого Дома Австрийского, который не любит болтовни демосфеновой, ни академиков, только путающих здравый смысл, ни Сената Аннибалова. Я не знаю зависти, демонстраций, контрмаршей; вместо этих ребячеств – глазомер, быстрота, натиск: вот мои руководители!
Если потеряно драгоценное время для освобождения Швейцарии, то можно скоро это вознаградить. Готовьтесь, ваше высочество, со всеми своими силами (за исключением разве некоторых отрядов) к зимней кампании, краткой, но упорной и решительной (solide et nerveuse); тогда уведомьте меня о своем плане, чтобы согласовать его с моим; лишь только откроется первый удобный путь, я готов буду со всею своею армиею действовать заодно с вашим королевским высочеством, как единая душа и единое тело.
В Италии оставил я неприятельских сил не свыше 20000; остальные теперь просто мужики; но к
