так всё залитое кровью лицо. Двое других с ружьям; из них один главарь, которого подельники подобострастно называли «Шеф», стояли с оружием наизготовку, готовые стрелять, если кто-то вскочит, кинется бежать.
Никто не вскочил; напротив, остальные «пассажиры» отшатнулись от Гузели и её подруг, которых избивали сейчас палками. Силы были явно неравны; и Гузель буквально выдернули из шевелящейся, орущей, плачущей кучи; поволокли к главарю.
– Отпусти её!! Сука, мразь, подонок! Козёл, петух топтаный!!! – опять сбитый пинком с колен на землю, Владимир вновь пытался подняться; пытаясь вспомнить и выплюнуть в подонков что-нибудь самое оскорбительное для них, в иллюзорной надежде, что они, бросив девушку, переключатся на него. Но познания его, его словарный запас уголовных оскорблений был крайне невелик; да негодяи, скорее всего, и не слышали его выкриков за поднявшимся гвалтом.
Зато произошло неожиданное: внезапно из темноты леса, как копьё, комлем вперёд вылетела длинная, метра в два, палка; она просвистела над костром и попала в бок одному из подонков, тащивших упиравшуюся Гузель. Тот охнул, и, отпустив девушку, схватился за бок. Двое других застыли, прижав девушку к земле, не понимая, что произошло.
Лучи нескольких фонарей метнулись к лесу, мгновенно высветив мелькнувшую среди стволов деревьев и кустарника, окаймлявшего поляну, худенькую девичью фигуру.
– Это она, та сука, что сбежала! – заорал один из бандитов, – и тут же оба бандита выстрелили в лес.
Неточно: неудобно целиться и стрелять, одновременно держа в руках и ружьё, и фонарь, если нет навыка.
Бандиты навыка не имели; а о стендовой стрельбе, наверняка, даже не слышали. К тому же находившийся недалеко от главаря Вадим каким-то чудом сумел извернуться и пнуть обоими связанными ногами главаря с Сайгой в колено, – и выпущенный им заряд ушёл в сторону, осыпая на землю хвою, сбитые мелкие ветки и листья.
– Зуля, беги! Зуля, беги отсюдааа!!! – яростно заревел Вадим, извиваясь, напрягаясь изо всех сил всем своим большим телом, чтобы только ещё раз пнуть, ударить бандита с ружьём. Тот отскочил в сторону, и обрушил удары прикладом на голову ревущего Вадима; у которого на лице и без того в кровавой, чёрной в свете костра маске выделялся только кричащий провал рта. Несколько ударов – и тот свалился, затих; только елозя ногами по истерзанной траве; и только тогда главарь смог вновь приложиться – и черноту ночи разорвали быстрые выстрелы его гладкоствольного полуавтомата – один, и два, и три; всего пять раз пальнул он в черноту леса; мелькнули чёрными бабочками улетающие в сторону гильзы; пять вспышек пламени из ствола; ещё две сбоку – дуплетом поддержал его лобастый помощник с двустволкой- вертикалкой, пока отстрелявшийся из курковки молодой бандит неумело заталкивал в стволы новые патроны.
– Ссссука… Попали?? – невнятно пробормотал бандит, держась за бок, куда ему угодило вылетевшее из леса импровизированное палка-копьё. Двое других по-прежнему держали Гузель прижатой к земле, при этом озираясь по сторонам.
– Вот тварь… – пробормотал Шапа, переламывая свой ижак, нащупывая в кармане патроны.
Главарь же, Калина, пошарив по лесу, по прореженному картечью кустарнику лучом фонаря, держа его параллельно стволу ружья, грязно выругался, – цели не было видно. Попали, не?
– Башка… – он хотел послать посмотреть в лес туповатого амбала, но потом передумал. А ну как эти начнут разбегаться? Он тут нужнее будет. Да и не подстрелить бы его самого невзначай. Внезапно новая мысль пришла ему в голову.
– Башка, слышь! Тащите лярву сюда, к костру! Ща мы им устроим представление! Будет знать, как палками кидаться! Сюда тащите, говорю!
Упирающейся Гузели заломили руки за спину и подтащили к главарю.
– А ну-ка, ну-ка… – он отдал Сайгу Хуте, – Следи-ка за этими, чтоб сидели… И в лес погладывай, – если эта сучёнка ещё мелькнёт, – мочи её без разговоров. А я пока с ментом и его дочкой пообщаюсь… – в голосе его сквозанула ненависть.
– Э! Сколько ещё дерева есть – кидайте в костёр! Башка – держи эту падлу крепче! Ах ты… пинается! – Гузель, изогнувшись, почти повиснув на заломленных почти до затылка назад руках, попыталась пнуть Калину в голову – и только чуть промахнулась.
– Ах ты, ах ты!!. Шилохвостка, шлындра, матрац ссаный! Ща мы тебе сделаем самолёт! – что-то поведение девки взбесило Калину; вместо того чтобы, как полагается, плакать, рыдать о своей незавидной доле, и умолять о жалости, она пиналась и ещё пыталась укусить за руку придерживающего её за плечи Носа, – Ща мы те изобразим шведский бутерброд, шалава!
В мозгу у него запульсировала только одна мысль, один выбор – или папаню её, мента, сейчас кончить у неё на глазах – ревущего как медведь и дрыгающегося на траве; или бабца сейчас отпользовать во все дырки, чтобы тот видел, – а потом и кончить обоих! И маруху его, что до сих пор без сознания валяется – тоже! Да, ещё сучонка, ховающаяся в лесу…
Он остановился на втором варианте, как сулящем больше развлечения; кивнул Носу:
– За ноги её держи! – и когда тот, изловчившись, шмякнулся рядом с брыкающейся девкой на колени и схватил её обоими руками в охапку за бёдра, обтянутые тонким чёрным трико; Калина подскочил к ней, пару раз с левой (в правой руке он держал нож) врезал ей в живот, стараясь пробить в солнышко; и когда девка, всхрапнув, повисла на заломленных назад Башкой руках, схватив горстью футболку у пояса, скомкав и оттянув, подсунул под неё лезвие ножа и одним движением взрезал её от пояса до шеи, рванул, обнажив девку по пояс.
Футболка теперь держалась только на рукавах, а Калина, хищно оскалившись, прижал лезвие ножа плашмя к её голому животу; обернувшись в сторону леса, каркающим голосом закричал:
– Ты, сучёнка!! Сюда вышла, быстро!! Быстро, я сказал! А то кончу щас твою сеструху!! Ну!..
Ночной лес молчал. Рычал что-то, приходя в себя, оглушённый мент; да что-то выкрикивал парень в джинсе, миллионеров сынок.
Выждав некоторое время, Калина опять зарядил с левой в солнышко отдышавшейся было девке, и та, задышливо вскрикнув, опять повисла на руках Башки, уронив и голову так, что густые прямые волосы цвета воронова крыла упали на лицо, скрыв и его, и верхнюю часть груди. Не, так не годится! – Калина схватил её за волосы, откинул ей голову назад, зарычал хрипло, поднося блестевшее широкое лезвие ножа то к её смуглому гладкому горлу, то к юным грудям с торчащими маленькими сосками:
– Ну, сука! Выходи на поляну! А то ща твою сеструху кончу у тебя на глазах!! Слышала?? .. Тебе хорошо видно?? – он передвинул лезвие ножа к напрягшемуся животу девки, – Смотри, падла! Сейчас отсюда потроха вывалятся!! – он сделал вид, что замахивается ножом.
В кустах поодаль кто-то взвизгнул.
– Чо смотришь – мочкани туда! – рыкнул Калина Хуте, и тот, приложившись, пальнул в кусты на звук.
– Выходи, падла – тогда не будем стрелять! И сестру не тронем! – продолжал разоряться Калина, манипулируя ножом то у горла девки, то у её грудей, то у живота. Опять сбоку вскочил миллионеров сынок – но бывший начеку Шапа опять пинком вернул его на место.
– Зуууля, беги! Беги отсюда, Зуууля!! – раненым медведем заревел мент.
А, ха-ра-шо! Ай, как ха-ра-шо, как приятно! Барно! Правильно, что ему пасть не завязали – теперь вой мента был для Калины слаще самой сладкой музыки, желанней чифира после усталости, приятней самой умелой барехи.
– Базлай, падла, базлай! – Калина чуть сдвинулся в сторону, чтобы и из леса, и валяющемуся рядом менту было хорошо видно освещённую костром девку, оборвал лохмотья футболки с её тела, полностью обнажив её по пояс; затем схватил за пояс обтягивающего трико, оттянул его вместе с трусиками, и, подсунув лезвие, взрезал ткань от пояса до верха бедра; рванул, обнажая.
Чмокнул громко Хута, опуская ствол, всё его внимание было теперь на обнажённой чиксе, бьющейся бессильно, повиснув на заломленных Башкой назад руках; что-то заскулил Нос, держа её одной рукой в
