Ах да, мы ведь с ним поссорились. Хотя вполне вероятно, что он уже забыл. Ну и мог бы давно позвонить мне сам! Неужели все еще работает? Нет, вряд ли. Скорее всего спит — не может же человек не спать двое суток: писать, давать интервью телевидению, покупать жене пеньюары, заниматься с ней любовью… И заявлять после всего: «Все, свободна!»
Я прошла к плите, зажгла огонь под чайником. Сделаю-ка я себе слабенький кофе и тихонечко посмотрю телевизор. Глядишь и усну. Утро вечера мудренее.
В ожидании, пока закипит вода, я уселась на стул со стороны кухонной территории, заставляя себя смотреть на огонь и думать только о кавалерах и Графине. Вороная, гнедая или ослепительно белоснежная? Или, может, в яблоках, демократичнее? А героиня Мари? Блондинка или брюнетка? И сколько ей лет? Семнадцать? Девятнадцать? Нет, девятнадцать — слишком много, в девятнадцать лет уже ни одна идиотка не станет сбегать из дому…
И тут мне показалось, что за входной дверью послышались шаги. Кто-то потоптался и едва слышно поскреб в дверь. Вдруг — грабитель? Нет, что тут красть? Маньяк? Насильник? Только этого не хватало! Или просто этажом ошибся пьяный сосед?
Поскребли снова, затем тихо постучали. Потом громче.
Я взяла в руки кухонный нож, подкралась к двери и услышала, как ключ задвигался в замке.
Глава 13,
в которой я резко спросила
— Кто там?
— Это я, Элис!
Спрятав нож за спину, я открыла.
— А позвонить было нельзя?
— А звонок у твоего Луи работает? — прошептала Элис, вытаскивая ключ из скважины, но вторую руку она тоже почему-то держала сзади. — И не ори, Мелани разбудишь.
— Откуда вы знаете, что она спит?
— Знаю. В десять она в постели. Держи. — Мужским жестом она выбросила руку из-за спины, протянула мне бутылку, сунула связку ключей в карман, сдернула с головы кепи. — Коньяк. Потолковать нужно. — И уверенно двинула к обеденному столу. — Ну, поладили?
Это была совсем другая Элис — не похожая ни на ту разнежившуюся на солнце служащую среди бумаг, ни на болтливую взбудораженную раскрасневшуюся тетку, которая почему-то вела машину, как опытный гонщик. Ну да, конечно, старший инспектор полиции и должен именно так водить автомобиль, и именно так уверенно двигаться и изъясняться как герой вестерна — рублеными фразами. Правда, у нашего героя фигура, от которой потерял бы голову любой уважающий себя султан: пышная грудь, тонкая, по сравнению с крепкими выдающимися бедрами, талия, туго перетянутая ремнем, и богатые черные — просто вороные! — волосы, как попало заколотые в низкий учительский пучок с торчащими шпильками.
— Ты дверь-то закрой и проходи, подруга. Пожевать чего к коньячку у тебя найдется?
— Да, конечно.
Как же мне закрыть дверь? Элис ведь увидит нож в моей руке. До чего же глупо!
— Что-то не так? — насторожилась она. — Ты чего на меня так смотришь?
— Просто… — Я спиной навалилась на дверь и медленно закрыла. Щелкнул замок. — Просто у вас очень красивые волосы!
— Да ну их! — Она поморщилась, пятернями зачесывая назад выпавшие пряди. — Надоели до смерти! Давно бы остригла. Мой не дает! — При слове «мой» ее глаза неожиданно потеплели. — Ты, говорит, и без того мужик мужиком, не хватало мне еще у жены бритого затылка! Слушай, а чего ты мне выкаешь? Мы же не на службе. Мне тридцать пять, а тебе сколько?
— Тридцать два. — Наконец-то я избавилась от ножа, незаметно кинув его в раковину. Коньяк я поставила на стол. — Будет осенью.
— Ну, мы ж молодые! — Она по-свойски заглянула в холодильник. — Так, яйца есть. Давай мне на сковородочку пяток, себе — сколько хочешь, и с лучком. Только колбаски сперва обжарь. А я пойду воды в морду брошу. Ну и жарища сегодня!
— Вообще-то яичницу с коньяком… У меня есть фрукты и торт! Мелани говорила, вы… э-э-э… ты любишь сладкое!
— Люблю, люблю! — громко прошептала она, заходя в ванную. — Только не ори, я и так все слышу! Сразу видно, непривычная ты к детям. — За дверью заструилась вода, но нисколько не помешала монологу Элис. — Когда дети спят, надо говорить ровно, без вскрикивания. Тогда им что колыбельная, что разговор. Взять, хотя бы… — Звук сработавшего унитаза не дал мне узнать, кого или что предлагала Элис в качестве примера. — Ничего, привыкнешь! Мелани тебе то что надо! Блондинка, как ты, опять же, да и вообще ангел! Скажи, ангел? — Вытирая руки на ходу, она вышла из ванной.
— Ангел, — согласилась я, радуясь, что справилась с луком и сопутствующей ему влагой из глаз к возвращению Элис и тому, что смыла грим, весьма пострадавший после посещения больницы.
— Ну, я и говорю! А ты волновалась. Мне бы такую сладкую болтушку! А то парни. Конечно, мальчики — работники, большая радость. — Она открыла коньяк, потянулась к стаканам на сушке, жадно поглядывая на зашикавшую на сковороде яичницу. — Но девочка… Косички, ленточки!
— Значит, у вас мальчики? — спросила я, ведь матери любят, когда проявляют интерес к их детям.
— Да, двое. Здоровые, кавалеры! Они у нас с Буже погодки. Мы, конечно, девчонку бы тоже сделали, но уже неудобно было. Буже день и ночь впахивал, лишь бы я училась. Ладно, давай накладывай яичницу, готова! У меня желудок к спине прилип, с самого ранья на ногах! Ты чего себе-то не кладешь? Под коньяк надо посытнее! Я бы вина взяла, да уж больно разговор нам с тобой… — Она выразительно закряхтела и поцокала языком. — Ладно, давай выпьем и поедим сперва. — Она щедро налила по полстакана. — Ну, как наш патрон говорит, за де Голля!
— А почему за де Голля? — глупо спросила я. От растерянности я сделала два больших глотка — как если бы пила не коньяк, а вино. Странно, он совсем не обжег, но моментально ударил мне в голову. — Почему за него?
— Бери вилку и ешь. — Элис пододвинула мне свою тарелку. — А то захмелеешь. Я-то думала, писатели хорошо пьют!
— Хорошо! — согласилась я, взяла вилку, пристроилась к ее блюду и впервые в жизни начала закусывать коньяк яичницей. Естественно, она показалась мне удивительной. — Нет, ну правда, почему за де Голля?
— Поговорка такая. Ты чего? Правда, что ль, повело?
— Не знаю. Правда, не знаю я, Элис! Не знаю! — Мне вдруг сделалось страшно жалко себя. — Я ничего не понимаю!
— А чего тут понимать? Ну, была бы Мелани противной девкой, тогда ясно, другое дело. А так что? Луи чудный парень, здоровый, двадцать восемь лет! Выйдет он из больницы, куда денется? Не в первый раз в нас с ним стреляют. Хочешь, свои шрамы покажу? Вот, гляди. — Она начала проворно расстегивать рубашку.
— Не надо, Элис! Я тебе верю! Дело не в том…
— А в чем? — перебила она и зачем-то долила коньяку в наши стаканы. — Моложе тебя на четыре года? Так это же хорошо! И потом, Луи любит женщин постарше. Вперед! — Элис выразительно повела глазами и чокнулась со мной своим стаканом. — Ну, что опять не так? — выпив, спросила она.
— У тебя с ним было?
— Это важно?
Я пожала плечами, вспомнив, что вчера ночью я точно так же ответила на точно такой же вопрос Нестора, и решительно проглотила коньяк. Почти весь.
— Вообще-то, Элис, я замужем.
