лесов, забитых тысячами застрявших машин. Армия может одержать победу, только если техника, боеприпасы, продовольствие и топливо поступают быстро и регулярно.
Первое поражение доказало эту простейшую истину с самого начала. Танки, которые двигались на Динан и которые должны были легко захватить город, застряли в деревне Селле в 8 километрах от Мааса. Причиной остановки были не замерзшие смотровые приборы, как рассказывают глупые историки, а закончившийся бензин. Немецкие танки прождали два дня. По радио были отправлены одна за другой несколько просьб — напрасно. Они не получили ни капли бензина. В конце концов экипажам пришлось взорвать свои великолепные танки.
С каждым днем проблемы становились все серьезнее. Используя преимущество внезапности, немцы могли прорваться, как это сделал Роммель в 1940 году. Оставалось лишь собрать плоды. Тылы союзников были пусты, позади Арденн не оставалось ни одного барьера. Немецкие танки захватили бы Седан и Шарлеруа в течение двух суток.
Но бензин так и не пришел, хотя на границе его было в избытке. Недалеко от Сен-Вита находились хранилища с запасами в несколько миллионов литров. Победоносные дивизии авангарда обнаружили, что оказались в изоляции и лишились топлива из-за того, что яркое солнце освещало Арденны с утра и до вечера целых 10 дней подряд. Это позволило американским самолетам нанести смертельный удар по немецким коммуникациям.
Десять дней тумана, что было обычным для погоды в Арденнах, и это позволило бы немцам добиться желаемого. Продовольствие, боеприпасы и миллионы литров топлива поступили бы к авангардам. Но счастье изменило рейху. И августовское солнце постоянно светило над заснеженными горами даже в декабре.
В конце концов невозможно стало даже отправить посыльного на одиночной машине. Как только на дороге показывался автомобиль, штурмовики тут же набрасывались на него. Они патрулировали парами, причем следом за первой атаковала вторая и даже третья, чтобы довершить работу. Они следили за каждым километром дороги.
Не имея никаких сведений от немецкого командования в течение нескольких дней, я попытался добраться до командного пункта генерала Дитриха по дороге. Я едва успел восхититься великолепной панорамой плато в Арденнах на полдороге между Уффализом и Барак-Фретюр, когда на нас спикировали штурмовики, несущиеся буквально над самыми нашими головами. Две пули размером с палец пробили мотор, еще одна скользнула по моей каске, а четвертая пробила бумаги, пройдя у меня между боком и рукой. Грузовик, который мы встретили, совершил безумный пируэт и перевернулся, вспыхнув.
Мы сумели вытащить из обломков одного более или менее целого солдата. Остальные, придавленные автомобилем, сгорели заживо. Мы могли видеть, как обугливаются их руки. Целых 15 минут штурмовики шастали туда и сюда, каждый раз обстреливая нас зажигательными пулями и сбрасывая бомбы.
Буквально по всей дороге шла такая же охота за людьми и машинами.
Дни ожидания
Мы провели сочельник в Штейнбахе в Арденнах.
Повсюду мои солдаты праздновали в семьях. Фермеры звали их по именам и делились всем, что имеют.
Эти зажиточное люди просили только одного — мира. Чтобы им позволили работать! Больше не слышать о политике. Чтобы их оставили в покое и позволили заботиться о своих семьях, своих полях, своем скоте. Они были совершенно правы и только жалобно повторяли привычные жалобы фермеров всех времен и народов.
Я отправился к ним пожевать новогодние вафельки. В полночь все целовались без церемоний, грубые поцелуи загорелых фермеров и усатых баб.
Но я смотрел, как мои товарищи душевно поют. Я думал о снеге, в котором сражались солдаты под Бастонью, на реке Ур, в лесах Лерно и Ставло. Я думал об Арденнах, взорванных и пылающих багровыми ночами.
Что принесет нам новый год?
На следующий день нам пришлось передать наш ледяной замок под полевой госпиталь, и мы просто не знали, куда отправиться. Раненые из-под Бастони шли потоком. Мы перебрались в деревню под названием Лимерле.
Теоретически я должен был взяться за административную реорганизацию этих районов. Командовавший военными операциями фельдмаршал Модель письменным приказом передал мне всю политическую власть на территории Бельгии, отбитой у союзников.
Но повсюду гражданские власти бежали. Приходские священники сделали то же самое. Перепуганные бомбардировками союзников семьи с начала января жили как могли, большей частью скрываясь в погребах. Так что издавать декреты и реформировать конституцию было явно некстати.
Все, что я мог сделать, — это дать жителям Лимерле и Штейнбаха утешение во время мессы. Наш эсэсовский капеллан, преподобный отец Штокманс, был с нами. Поэтому, несмотря на атаки штурмовиков, колокола деревенской церкви зазвонили, собирая жителей и солдат к алтарю бога любви и милосердия.
Я разослал курьеров во всех направлениях, чтобы собрать информацию о положении в окрестностях, освободить брошенных в тюрьмы патриотов и собрать свежие выпуски газет.
Сообщения о наших освобожденных товарищах заставляли кровь холодеть в жилах. Они описывали жестокое обращение, которому подвергались тысячи мужчин и женщин по всей Бельгии во имя «демократии»: содержание в тюрьмах в нечеловеческих условиях, издевательства, побои, пытки, позор и даже убийства только за то, что они разделяли иные политические идеи, нежели «освободители» в сентябре 1944 года.
Газеты из Брюсселя, Льежа и Арлона, которые доставили наши эмиссары, были нашпигованы ненавистью и призывами к жестокости, рассчитанными на самые низменные инстинкты толпы. В них можно было увидеть бесконечные списки достойных людей, брошенных в тюрьмы победившими политиками за то, что они разделяли наши взгляды в той или иной степени, либо просто выписывали наши газеты. Тюрьмы и казармы были переполнены, ведь туда загнали около 100 ООО человек, которые подвергались всяческим истязаниям со стороны жестокой охраны. Официально, но при этом совершенно незаконно наказаниям подверглись около полумиллиона бельгийцев.
Самым наглядным примером для нас стало прибытие 15 молодых юношей, сбежавших из тюрьмы в городе Сен-Убер. Это учреждение для исправления малолетних преступников имело мрачную славу по всем Арденнам. Именно туда заперли некоторое количество детей из семей рексистов. Их отцы и матери тоже были брошены в тюрьмы. Ребята были оторваны от своих семей, с ними обращались как с умственно отсталыми, их держали вместе с самыми жестокими нарушителями.
Иметь политические идеи, отличные от идей победителей, значило превратиться в уголовного преступника, подвергнуться преследованиям или даже казни. Молодых женщин сгоняли в маленькие камеры, брили наголо, избивали и часто насиловали. Матери больших семей были оторваны от своих семей и безжалостно брошены в тюрьмы. Стариков загоняли в мрачные сырые камеры, где они могли умереть от тоски и лишений. Но ребят наказывали вообще без всяких законных оснований. Во имя демократии мстительные противники старались превратить детей, которые ничего не знали о политике, в грязные, продажные, жестокие существа. И все это во имя правосудия и справедливости!
Мы могли подняться против этих преступлений и могли заставить их искупить свои преступления, которые вопияли о возмездии. Но мы поклялись перед Богом, что будем выше гнева. Мы не пролили ни единой капли крови за эти недели, и тем не менее наши души кипели от негодования. Все, что позднее
