оставшиеся, и поняла, что правильно сделала, взяв пример с Джазы. Оделись все, по большей части, незамысловато — джинсы, юбки, свитера, футболки. На Джероме были джинсы и коричневая флисовая штуковина с капюшоном. Мы быстренько поели и направились к выходу. Я дрожала в своем жакете. Они вообще не надели ни жакетов, ни курток. На улице было довольно светло, хотя уже восьмой час. Некоторое время Джаза с Джеромом болтали о каких-то незнакомых и непонятных мне вещах, а потом Джаза вдруг начала растерянно озираться.
— Я думала, мы идем в паб, — сказала она.
— Мы и идем, — подтвердил Джером.
— Так в паб же туда, — заметила она, указывая в противоположном направлении. — Или мы в какой идем?
— В «Цветы и стрелы».
— В «Цветы и…» Ой. Мамочки.
— Да ладно тебе, Джаза, — сказал Джером. — Нужно же показать твоей соседке здешние места.
— Но это же место преступления. Зачем нам на место преступления?
Только она произнесла эти слова, как мы его сразу и увидели. Первыми показались телевизионные фургоны, над ними возвышались спутниковые антенны. Их было штук тридцать. Один участок тротуара был забит журналистами, вещавшими что-то перед камерами. Еще тут были полицейские машины, полицейские грузовики, передвижные лаборатории. А еще — люди, очень много людей. По периметру, похоже, было выставлено ограждение, все жались к нему. Тут было человек сто, они просто глазели и фотографировали. Мы подошли к этой толпе.
— Я сейчас быстренько сфотографирую, и пойдем в настоящий паб, — сказал Джером, отрываясь от нас и протискиваясь сквозь толпу.
Я привстала на цыпочки, чтобы разглядеть эти «Цветы и стрелы». С виду обычный паб — черные стены, большие окна, деревянный герб над входом выкрашен яркой краской, перед входом доска, на которой мелом написано сегодняшнее дежурное меню. Только по тому, что вокруг так и кишели полицейские, можно было догадаться, что тут произошло нечто ужасное. Мне вдруг сделалось не по себе. Вдоль спины пробежал неприятный холодок.
— Иди сюда, — позвала я. — Давай отойдем в сторонку.
При этом я чуть не впилилась в мужика, который стоял прямо за нами. Одет он был в костюм, пиджак вроде как немного великоват. Голова абсолютно лысая, ни волоска. Из-за отсутствия волос ярче выделялись глаза, они блестели каким-то лихорадочным блеском. Я извинилась, глаза его при этом расширились, будто бы от испуга.
— Ничего страшного, — сказал он. — Ничего страшного.
Шагнул в сторону и с широкой улыбкой дал мне пройти.
— Поглядеть на них — тут просто праздник какой-то, — сказала Джаза, рассматривая зевак: у некоторых в руках были пивные бутылки, они фотографировали на телефоны и поднимали повыше видеокамеры. — Посмотри, какие у них довольные лица.
— Ты меня прости, — сказала я. — Джером не велел тебе говорить. А когда ты стала объяснять про эти ваши здешние версали-под-майонезом, я обо всем забыла.
— Да ничего, — сказала она. — Могла бы и сама сообразить.
Подлетел Джером — улыбка от уха до уха.
— Я подобрался к самому ограждению, — объявил он. — Ладно, пошли. Самое время выпить.
Мы отправились в паб на другой улице, ближе к Вексфорду. Паб меня не разочаровал. Там имелось все, что обещали в Интернете, — большая деревянная стойка, толпа народу, высокие стаканы. Из нас троих восемнадцать исполнилось только Джерому, плюс Джаза сказала, что он обязан проставиться за то, что затащил нас на место преступления, — словом, покупать спиртное поручили ему. Джаза попросила вина, а я — пива, потому что слышала, что в пабе положено пить именно пиво. Джером, не прекословя, отправился к стойке. В зале все места были заняты, поэтому мы вышли наружу и встали у маленького столика рядом с обогревателем. Наши лица почти соприкасались над узкой столешницей, кожа отсвечивала красным. Джаза довольно быстро расправилась со своим бокалом. Я же выяснила, что пинта пива — это очень много пива. Но решила не сдаваться.
Джером продолжал рассказывать про сегодняшние события:
— У убитой не только та же фамилия, что и у жертвы тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года, они еще и ровесницы, обеим было по сорок семь лет. Она работала в одном из банков в Сити, жила в Хэмпстеде. Этот убийца, кем бы он ни был, старательно продумывает все детали. Ему как-то удалось заманить женщину с нужной фамилией и нужного возраста в паб очень далеко от ее дома и километрах в двух от ее работы. В пять утра. Говорят, непохоже, чтобы она была связана или приведена под принуждением.
— Джером у нас собирается стать журналистом, — поведала Джаза.
— А ты не перебивай, — сказал Джером, указывая на край крыши над дверью. — Лучше посмотри вверх. Это камера видеонаблюдения. Такие есть во многих пабах. Например, здесь, между этим и «Цветами и стрелами», лично я насчитал пять штук. На Дурвард-стрит? На пути жертвы их было не меньше шести. Если Потрошитель не попал ни на одну из них, плоховато работает их техника.
— Джером собирается стать журналистом, — повторила Джаза. Она явно слегка захмелела и покачивалась в такт музыке.
— Не один я это заметил!
Я посмотрела на камеру. Довольно большая, длинная, тонкая, электронный глаз смотрит прямо на нас. Рядом еще одна, объектив направлен в другую сторону, перекрывая вторую половину скверика перед пабом.
— И все же я не староста, — сказала Джаза ни с того ни с сего.
— Да ладно, Джази, — сказал Джером, беря ее под руку.
— А вот она — да.
Судя по всему, Джаза имела в виду Шарлотту.
— А кто она еще, кроме старосты? — осведомился Джером.
Джаза молчала, поэтому я решила подсказать:
— Ласка или там хорек?
— Ласка! — Джазиио лицо озарилось радостью. — Вот именно, ласка! Моя новая соседка — чудо.
— Надирается с полпинка, — пояснил Джером. — Ни за что не давай ей пить джин.
— Джин — бяка, — объявила Джаза. — От джина Джазу тошнит.
По дороге домой Джаза быстро протрезвела, я же почувствовала, что голова плывет. Я пыталась пересказать Джерому некоторые из тех историй, которыми накануне развлекала Джазу, — про дядю Вика и мисс Джину, про Билли Мака и дядю Вилли. Он довел нас до ступеней под огромной надписью «ЖЕНЩИНЫ», и я подметила у него на лице странное, непостижимое выражение.
За столом в вестибюле сидела Шарлотта, перед ней лежал список учениц и учебник латыни.
— Хорошо провели вечер? — осведомилась она.
— Преотлично, — откликнулась Джаза чуть слишком громко. — А ты?
Поднимаясь в этот раз по винтовой лестнице, я впервые ощутила, что возвращаюсь домой. Я оглянулась на наш длинный коридор, на серый ковролин, причудливые разветвления и многочисленные противопожарные выходы, и почувствовала: все знакомое, все такое как надо.
Остаток вечера прошел очень уютно. Джаза засела за немецкий. Я ответила на электронные письма друзей, еще немного полазала по Интернету, подумала, не сделать ли домашнее задание по французскому. Ничто меня не тревожило, пока я не подошла к окну, чтобы задернуть на ночь занавески. Что-то меня насторожило. Собственно, я уже сомкнула оба полотнища, когда мозг подал какой-то тревожный сигнал, так что я раздернула их обратно, но снаружи уже ничего не было, только мокрые деревья и булыжник. Пошел дождь. Я немного постояла, пытаясь сообразить, что же я там видела. Прямо внизу, вроде как человека. Кто-то стоял перед нашим корпусом. Впрочем, в этом не было ничего такого. Перед корпусом постоянно кто-то стоял.
— Ты чего? — спросила Джаза.
