довольствие в двадцать один доллар в месяц.
— А что нужно, чтобы стать медбратом?
— Пойти на курсы, как везде.
Лицо Мэри Энн запылало.
— Это, наверно, так чудесно — посвятить свою жизнь по-настоящему важному делу. Такому, как уход за больными.
— Купать больных стариков. Веселого мало, — произнес Туини с миной отвращения на лице.
Интерес Мэри Энн угас.
— Да уж, — согласилась она, разделяя его неприязнь, — это бы мне вряд ли понравилось. Но ведь это не все время так? В основном-то занимаешься тем, что лечишь людей.
— А что такого хорошего было в войну? — поинтересовался Туини. — Вы же, девушка, и войны-то никогда не видели. Вы не видели, как убивают. А я видел. Война — та еще гадость.
Она, конечно, не это имела в виду. Она говорила о единодушии, сплотившем всех в военные годы; о том, что люди на время забыли о своих склоках и раздорах.
— Мой дед умер в сороковом, — громко сказала она. — Он вел карту военных действий, большую настенную карту. Вкалывал в нее булавки.
— Да, — согласился Туини; его это не впечатлило.
Ее же это трогало до глубины души, потому что для нее дед был человеком чрезвычайно важным; он заботился о ней.
— Он объяснял мне про Мюнхен и чехов, — сказала она, — он очень любил чехов. А потом он умер. Мне было… — она подсчитала в уме, — мне было семь лет.
— Совсем маленькая, — пробормотал Туини.
Дедушка Рейнольдс любил чехов, а она любила его; быть может, он был единственным человеком, к которому она была по-настоящему привязана. Отец — тот был не человек, а сплошная опасность. С той самой ночи, когда она поздно вернулась домой и он поймал ее в гостиной, поймал не в шутку, а всерьез. С той самой ночи она боялась. А он, ухмыляющийся человечек, знал это. И это доставляло ему удовольствие.
— Эд работал на оборонном предприятии в Сан-Хосе, — сказала она, — а дедушка дома сидел, он был старенький. Раньше у него было ранчо в долине Сакраменто. Он был высокий, — она чувствовала, что плавает, путается в собственных мыслях. — Помню еще, как он поднимал меня и кружил высоко над землей. Машину он водить не мог по старости; а когда был молодым — ездил на лошади, — глаза ее зажглись, — и он носил жилетку и серебряное кольцо, которое купил у индейца.
Туини поднялся и ходил по комнате, опуская жалюзи. Он наклонился над Мэри Энн, чтобы дотянуться до окна, возле которого она сидела. От него пахло пивом, накрахмаленным бельем и мужским дезодорантом.
— Ты симпатичная девушка.
Она чуть встряхнулась.
— Я слишком тощая.
— Уж точно не страшненькая, — повторил он, смотря на ее ноги. Она инстинктивно поджала их под себя. — Тебе это известно? — продолжал он странным хриплым голосом.
— Может быть.
Ее как судорогой пробило… ведь уже поздно. Завтра утром нужно встать пораньше; когда она пойдет по объявлению, надо быть свежей и бодрой. Думая об этом, она вцепилась в сумочку.
— Ты дружишь с Нитцем? — спросил Туини.
— Пожалуй.
— Он тебе нравится?
Он сидел, весь расслабившись, лицом к ней.
— Тебе нравится Нитц? Отвечай.
— Ну, ничего такой, — сказала она; ей было неловко.
— Он маленький, — глаза его заблестели, — уверен, что ты предпочитаешь мужчин покрупнее.
— Нет, — раздраженно сказала она, — мне все равно.
У нее начинала болеть голова, а близость Туини почти угнетала. И ей был отвратителен запах пива — он напоминал об Эде.
— А почему вы здесь не убираетесь? — спросила она, отодвигаясь от него подальше. — Бардак-то какой, повсюду мусор.
Он откинулся назад, и его лицо опало.
— Ужасно. — Она встала и взяла плащ и сумочку. Квартира больше не представляла для нее интереса — он сам все тут испортил.
— Здесь воняет, — сказала она, — все захламлено, и проводка наверняка плохая.
— Да, — согласился Туини, — проводка плохая.
— Так почему ж не починить? Это ведь опасно.
Туини ничего не ответил.
— А кто здесь убирается? — допытывалась она. — Почему бы вам не нанять уборщицу?
— Ко мне приходит одна женщина.
— Когда?
— Время от времени.
Он посмотрел на свои часы, усыпанные каменьями.
— Пора нам и возвращаться, мисс Мэри Энн.
— Да уж. Мне завтра рано вставать.
Она смотрела, как он пошел за пиджаком; он снова прятался в свой панцирь, и это была ее вина.
— Я рада, что ваш водогрей в порядке, — сказала она, как будто извиняясь.
— Спасибо.
Когда они шли по темной ночной улице, Мэри Энн сказала:
— Завтра я иду искать работу.
— Вот как.
— Хочу попасть в магазин пластинок.
Она чувствовала, что ему неинтересно, и ей хотелось вернуть его внимание.
— В тот, новый, который еще только откроется.
От порыва ветра она вдруг затряслась.
— Что с вами?
— Носовые пазухи. Думаю, нужно сходить и прочистить их. А то болят, когда температура меняется.
— Сами доберетесь? — спросил он. Они подходили к концу торгового района; впереди, на улице закрытых магазинов, уже виднелся «Королек».
— Да, — сказала она, — пойду домой и лягу спать.
— Спокойной ночи, — произнес Туини и двинулся дальше.
— Пожелайте мне удачи! — крикнула она вслед, внезапно почувствовав, что удача ей необходима. Подступало одиночество, и ей пришлось пересилить себя, чтоб не метнуться за ним.
Туини помахал рукой и пошел дальше. Она постояла, с тревогой смотря на его удаляющуюся фигуру, затем покрепче сжала сумочку и повернула в сторону дома.
5
В восемь тридцать следующего утра Мэри Энн зашла в телефонную будку молочного магазина Эйкхольца и позвонила в офис «Готовой мебели Калифорнии». Трубку взял Том Болден.
— Мне нужно поговорить с Эдной, — сказала Мэри Энн.
