IV
Коронация императора-отрока отличалась особою торжественностью и блеском. Торжества длились несколько дней подряд и сопровождались придворными великолепными балами, угощениями для народа, а также роскошными фейерверками и иллюминацией.
В дни коронации Пётр наградил своих приближённых: князья Долгоруковы были назначены членами Верховного тайного совета, а царский любимец, Иван Долгоруков, — обер-камергером.
Хитрый дипломат Андрей Иванович Остерман по-прежнему пользовался расположением и доверием юного государя, но никак не мог приохотить его к занятию науками.
С переездом двора в Москву в 1728 году, как говорит историк, «потехи» Петра II окончательно взяли верх над ученьем и серьёзными занятиями. Ребёнок-император предался всецело увеселениям, и в особенности охоте. Но на этот раз виновником его рассеянной жизни был уже не Иван Алексеевич, а отец фаворита, Алексей Григорьевич Долгоруков, задавшийся целью непременно обвенчать Петра II с своею дочерью, княжною Екатериной.
На семейном совете Долгоруковы решили помогать Алексею Григорьевичу в осуществлении этого плана, только один Иван Долгоруков высказался против этого.
— Что ты, отец, задумал?.. Наша Катя вовсе неподходящая невеста государю, — возразил он отцу.
— Неподходящая, ты говоришь? А дозволь узнать — чем?
— А тем, во-первых, что она старше государя, а во-вторых, нрав у неё крутой, капризный.
— Ты говоришь так потому, что не любишь Катю и не желаешь ей счастья, но всё-таки она будет царицею.
— Едва ли!
— А я говорю: будет, будет… Или ты пойдёшь против меня, отца?
— Не против тебя, батюшка, я пойду, а против неправды. Наш государь одной неправдой окружён. Впрочем, делайте, как хотите, мешать я вам не буду Мне с вами не справиться: вас много, я один, — с тяжёлым вздохом проговорил князь Иван.
— Завтра государь отправляется на охоту в наши заповедные леса и обещал посетить наши Горенки… Ты поедешь ли? — спросил у сына Алексей Долгоруков.
— Нет! Скажусь больным и не поеду… Без меня вам же лучше будет. Некому будет государя остановить.
— Эх, Иван!.. И язык же у тебя!.. Что бритва!.. А ты когда же на Шереметевой женишься?
— Не знаю.
— Видно, ещё не перебесился!.. Жаль Настеньку Трубецкую [12] покинуть?.. Так, что ли? Ты думаешь, твои шашни мне неизвестны? Думаешь, не знаю, как ты князя Никиту Юрьевича Трубецкого за нос водишь? Всё я знаю, всё знаю…
— Твоё знание при тебе и останется, — холодно и спокойно возразил отцу князь Иван.
— А если невеста узнает про твои любовные проделки?
— Наташа и без того всё знает, я сам рассказал ей.
— И после твоих рассказов она идёт за тебя? — с удивлением воскликнул Алексей Долгоруков.
— Да, идёт…
— Или она дура набитая, или уж чересчур крепко полюбила тебя!.. Когда же обручение будет?
— На днях… Государь дал слово быть.
— Государь к тебе благоволит… Только гляди, Иван, крепче держись за государя… Врагов у тебя немало. Князь Трубецкой — первый твой враг.
— Не боюсь я его, не боюсь. Знаю, за что злобится.
— Ещё бы не злобиться, когда ты жену у него отнял.
— Не моя вина, если он не сумел сберечь свою жену.
— Ну ладно; это — дело твоё, а я за тебя — не ответчик. Об одном прошу: не порти нашего дела и против счастья всей нашей семьи не иди.
— Смотри, отец, не ошибись! Чаешь счастья, не получи несчастья!
— Типун тебе на язык! Ты, как чёрный ворон, одно лишь несчастье и сулишь, — сердито вымолвил старый князь. — Лучше уйди! Ты только на то и горазд — отца расстраивать.
Проговорив эти слова, князь Алексей Григорьевич оставил в горнице сына, сердито хлопнув дверью.
Едва только вышел князь, как ему на смену быстро вошёл Лёвушка Храпунов и таинственным голосом проговорил, обращаясь к Ивану Долгорукову:
— Тебя какая-то дама спрашивает; по нужному, говорит, делу.
— Дама? Молодая или старая?
— Не ведаю; под вуалем не видно.
— И фамилии своей не сказала?
— Не сказала… Твои холопы её не пускают.
— Прикажи, Лёвушка, пустить, а сам помедли, не входи, пока не позову.
Спустя немного к Ивану Долгорукову вошла какая-то стройная женщина, богато одетая; её голова была покрыта густым вуалем. Не говоря ни слова, она быстро подняла вуаль.
— Настя? — с удивлением воскликнул молодой князь.
— Да, Настя! Не ждал? Удивлён?..
— Признаюсь… Чему приписать твой неожиданный приход?
— А вот сейчас скажу… Дай мне дух перевести! Устала, спешила… — проговорила княгиня Настасья Гавриловна Трубецкая, уже давно находившаяся в близких отношениях с Иваном Долгоруковым.
Князь Иван открыто вёл связь с Трубецкою, нисколько не стесняясь её мужа; по словам современника, князя Щербатова, он, бывая у князя Трубецкого с другими своими молодыми собутыльниками, «пивал до крайности, бивал и ругивал мужа, бывшего офицером кавалергардов, имевшего чин генерал-майора и с терпением стыд свой от жены сносившего».
— Скажи мне, ты всё-таки решил жениться на Наталье Шереметевой? — сердито посматривая на князя, спросила Трубецкая.
— Всё-таки решил; ведь тебе известно об этом?
— А я-то как же?
— А ты, Настя, при своём муже будешь, — насмешливо ответил Долгоруков.
— Грех тебе, Ваня!.. Меня, женщину, которая тебя так горячо любила, а может, любит и теперь, ты променял на девчонку. Чем она лучше меня? Моложе, только и всего…
— Молчи! Можешь ли ты равнять себя с моей Наташей? Она и ты, ведь это — рай и ад. Если, Настя, хочешь, чтобы я слушал тебя, не говори ни слова о Наташе. Она — святая!
— Святая!.. Ишь, что выдумал!.. Святая, пока…
— Молчать, говорю! — крикнул князь.
— Что ты кричишь, злодей? Или драться со мною задумал? Что же, бей меня!.. — и княгиня Трубецкая заплакала.
— Слушай, Настасья! Утри свои слёзы, ведь меня не разжалобишь. Не хнычь! Ваших бабьих слёз я не люблю… Домой ступай, пред своим мужем-тюфяком плачь, пред ним притворяйся.
— Злодей, ещё смеешь гнать меня!. Теперь я стала не нужна, надоела…
— И то, надоела! Знаешь, Настя, расстанемся по-хорошему, друзьями.
— Легко сказать — расстанемся. Я так привыкла к тебе, полюбила…
— Не верю я в твою любовь, не верю Прежде ты мужа полюбила, а там меня, и точно так же другого полюбишь.
— А Шереметеву Наташу ты любишь?
— Изволь, скажу: свою невесту я и любить боюсь.
— Как так? — с удивлением воскликнула Трубецкая.
— Рассказывать про то тебе не буду, ты не поймёшь. Одно скажу: слишком чиста Наташа! Ну,
