копию его стихотворения для напечатания его в журнале. Маленький Человек очень счастлив; весь этот фимиам бросается ему в голову вместе с парами вина. Только — и это несколько отрезвляет его — ему слышится среди шума голос аббата Жермана: «Болван! Болван!» Да ключи Вио особенно свирепо бренчат.
Когда взрыв всеобщего энтузиазма успокаивается, директор призывает к тишине.
— Теперь ваша очередь, господин Вио! После веселой музы — серьезная муза.
Вио вынимает из кармана переплетенную тетрадь, многообещающую по внешнему виду, и начинает читать, бросив ожесточенный взгляд на Маленького Человека.
Произведение Вио — идиллия в честь устава. Два ученика, Менальк и Дорильяс, беседуют друг с другом… Менальк — ученик школы, где процветает устав; Дорильяс — ученик другой школы, в которой нет устава… Менальк перечисляет суровые блага строгой дисциплины, Дорильяс — бесплодные радости сумасбродной свободы.
В конце концов, Дорильяс разбит. Он вручает победителю приз, и оба, соединяя голоса, поют радостный гимн в честь устава.
Поэма кончена… Гробовое молчание!.. Во время чтения дети унесли свои тарелки на противоположный конец поляны и спокойно уплетают свои пироги, нисколько не заботясь о Менальке и Дорильясе. Вио смотрит на них с горькой улыбкой… Профессора выслушали со вниманием, но ни у одного из них не хватает мужества аплодировать… Злосчастный Вио! Это настоящий провал!.. Директор старается утешить его:
— Тема очень сухая, господа, но поэт прекрасно справился с ней.
— Я нахожу идиллию прекрасной, — говорит, не краснея, Маленький Человек, которого теперь пугает собственный успех.
Совершенно бесполезная подлость! Вио не нуждается в утешении. Он молча кланяется; горькая улыбка не сходит с его лица… И вечером, возвращаясь среди пения учеников, звуков музыки и грохота телег по мостовой уснувшего города, Маленький Человек слышит в темноте бренчанье озлобленных ключей своего соперника: «Дзинь! двинь! двинь! Вы поплатитесь за это, господин поэт!»
IX. ДЕЛО БУКУАРАНА
День святого Феофила был последним днем каникул.
За ними наступили печальные дни, точно пост после масляницы. Все как-то чувствовали себя не в своей тарелке, — и учителя, и ученики. После двухмесячного отдыха коллеж не сразу принял свой обычный вид. Машина действовала плохо, как механизм старых, давно не заведенных часов. Мало-по-малу, однако, благодаря усилиям Вио, все вошло в прежнюю колею. Каждый день в одни и те ше часы, при звуках одного и того же колокола отворялись маленькие двери в разные дворы коллежа, и дети выходили попарно, точно деревянные солдатики, проходили рядами в тени деревьев и затем, когда снова раздавался звон колокола «динь-динь-динь!», исчезали в маленьких дверях. «Динь-динь-динь! Вставайте! Динь-динь-динь! Ложитесь! Динь-динь-динь! Занимайтесь! Динь-динь-динь! Играйте!» И так в течение целого года.
Устав торжествовал. Как был бы счастлив ученик Менальк под руководством Вио в образцовом сарландском коллеже!
Я один составлял темное пятно на светлом фоне. Класс мой шел плохо. Эти ужасные «средние» возвратились из своих гор еще более отвратительными, более грубыми, более дерзкими, чем когда-либо. Я тоже был ожесточен; болезнь сделала меня нервным и раздражительным… Слишком мягкий в прошлом году, я был слишком строг в настоящем… Я надеялся таким образом смирить этих буянов, и за малейшую шалость я наказывал весь класс, задавая дополнительные работы или оставляя всех без отпуска…
Эта система не привела ни к чему. Наказания, щедро расточаемые, потеряли свое значение и пали так же низко, как ассигнации IV года. [5] Однажды я даже совершенно растерялся. Класс мой взбунтовался, и я не мог усмирить его. Помню себя на кафедре отбивающимся, как бешеный, среди криков, слез, хрюканья, свистков. «Вон!.. Кукуреку!.. ксс!.. ксс!.. Долой тирана!.. Это несправедливо!..» Чернильницы и комки бумаги летят на мой пюпитр, и все маленькие чудовища, под предлогом протеста, цепляются за кафедру, издавая дикие звуки.
Иногда, доведенный до отчаяния, я призывал Вио на помощь. Вио! Какое унижение для меня! После праздника святого Феофила он относился ко мне очень строго, и я чувствовал, что он рад моей неудаче… Когда он неожиданно с ключами в руках входил в класс, его появление было точно падением камня в пруд, наполненный лягушками: моментально все были на местах, уткнув носы в книгу; водворялась глубокая тишина. Вио ходил несколько минут взад и вперед по классу, потряхивая ключами среди наступившей тишины, и затем, иронически посматривая на меня, уходил, не говоря ни слова.
Я был очень несчастлив. Мои товарищи-учителя смеялись надо мной. Директор относился ко мне дурно; без сомнения, это было дело Вио… К довершению всего, явилось дело Букуарана.
Ах, это Букуарановское дело! Я убежден в том, что оно записано в летописях коллежа и что о нем толкуют еще теперь в Сарланде… Хочу и со своей стороны выяснить эту гнусную историю. Пора обществу узнать правду…
Пятнадцать лет, большие ноги, большие глаза, большие руки, низкий лоб и манеры конюха — таков был маркиз де Букуаран, пугало двора «средних» и единственный представитель севенской аристократии в сарландском коллеже. Директор очень дорожил этим учеником в виду аристократического блеска, придаваемого заведению его именем. В коллеже его звали «маркизом» и побаивались его. Я сам был под влиянием общего настроения и всегда говорил с ним очень сдержанно.
Некоторое время мы были с ним в довольно хороших отношениях.
Правда, маркиз позволял себе иногда смотреть на меня или отвечать дерзко, но я делал вид, что не замечаю этого, чувствуя, что имею дело с сильным противником.
Но раз этот негодяй позволил себе при всем классе отвечать мне так дерзко, что я вышел из себя.
— Господин де Букуаран, — сказал я ему, стараясь сохранить хладнокровие, — берите ваши книги и выходите из класса.
Это приказание поразило маркиза своей неожиданной смелостью. Он остановился, изумленный, и устремил на меня, не двигаясь с места, свои большие глаза.
Я понял, что ввязался в прескверное дело, но отступать было поздно.
— Выходите, господин де Букуаран, — повторил я.
Ученики ждали, притаив дыхание… В первый раз в моем классе была полная тишина.
После второго приказания маркиз, уже пришедший в себя от своего смущения, произнес — и надо было слышать, каким тоном! — «Я не выйду!»
В классе пронесся шопот одобрения. Я встал в негодовании.
— Вы не выйдете?.. Посмотрим!
И я сошел с кафедры…
Клянусь богом, в эту минуту мысль о каком-либо насилии была очень далека от меня. Я хотел только показать маркизу твердость моего характера. Но видя, что я схожу с кафедры, он расхохотался так презрительно, что у меня невольно протянулась рука, чтобы схватить его за шиворот и вывести из-за стола…
Негодяй спрятал под одеждой длинную железную линейку. Как только я поднял руку, он с такой силой нанес мне удар по руке, что! я закричал от боли.
Весь класс захлопал в ладоши.
— Браво, маркиз! Браво!
Тут я окончательно потерял голову. Одним прыжком я очутился на столе, схватил маркиза за горло и, пустив в ход ноги, руки, зубы, стащил его с места и вышвырнул из класса с такой силой, что он докатился до середины двора… Это было делом одной секунды… Я никогда не предполагал в себе столько силы.
Ученики были ошеломлены. Они не кричали более: «браво, маркиз!» Они боялись. Букуаран, сильнейший в классе, был побит этой сухопарой пешкой! Какое чудо!.. Я выиграл в их мнении столько же,
