А потом земля бросилась мне навстречу, и я потеряла руку Синдзи.
– К чему?
– Не знаю, найди! Нужно запустить ее сердце!
– Да вы посмотрите! У меня руки проваливаются сквозь нее!
– Майя, дай сюда!..
Удар.
– Это самый нижний этаж, минус шестой. Или пятый. Смотря откуда мерять.
Я открыла глаза. Все плыло, что-то слепило меня, и голос был неправильный: не голос Синдзи.
– Вы в медикаментозном параличе… Аянами, вы меня слышите?
Я хотела кивнуть, потом поняла, что значит слово «паралич», и даже не попыталась разжать губ. Свет пропал, а после – явился снова – как очень быстрый маятник.
– А, вижу. Зрачковый рефлекс есть.
Голос почему-то ассоциировался с переломами, со складным метром.
– Давайте проясним. Здесь все вокруг опутано взрывчаткой. Именно поэтому я вам и сообщаю все подробности – чтобы вы не дергались.
Переломанный. Заместитель Велкснис.
– Опустите голову.
Что-то надавило мне на затылок, и, наконец, пришло ощущение пространства: «Я сижу». Мелкий пепел сеялся сквозь поле зрения, и я увидела отглаженные лацканы, вырез, свежую блузку и – раз, две, три, четыре – целую россыпь алых точек.
– Это лазерные детонаторы. Если вы попробуете, м-м, дематериализоваться, произойдет взрыв. Теперь позвольте…
Шершавые пальцы взяли меня за подбородок, встряхнули, и сыплющийся пепел пропал, обнажая класс. Парты стояли у стен, и на каждую положили устройство с алым зрачком.
Взгляды давили мне на грудь – точно над последней пуговицей пиджака. Алые взгляды принадлежали взрывчатке. Остановившиеся, напуганные – детям.
«Они уже все мертвы».
– Под вами термохимический боеприпас – на случай, если вы – это уже не совсем вы. И последнее: ваша работа – просто посидеть здесь. Побудьте хорошей учительницей. До свидания.
Перед глазами сеялась пепельная метель, «до свидания» болью застряло под лопаткой. Потом коротким фиолетовым ударом закрылась дверь – и все. Я осталась наедине с 1-A.
«Я должна что-то сказать. Хоть что-нибудь».
Дэйв, Марта, Андрей, Роман, Микаэлла, Стефани… Они все – гарантия того, что я не сдвинусь с места. Нет, не так. Гарантия того, что я останусь человеком. И я люблю их всех, а они меня ненавидят. Они умные, взрослые – и они все слышали.
Время текло размеренными толчками, я почти ничего не чувствовала, кроме ноющей потребности в словах.
– Не… – я закашлялась. Горло сводило от боли. – Не молчите.
– Не двигайтесь, мисс Аянами, – сказал Роман, и их прорвало – всех и сразу.
Они кричали, что не хотят умирать, они требовали, чтобы им все объяснили, рыдали, и яркие копья безошибочно метили мне в голову. Боль была сумасшедшая: болело почти все, что я ощущала.
Они меня обвиняли.
Я видела свой короткий полет, я снова чувствовала руку Синдзи в своей руке. Я закрывалась, потому что это был мой последний урок, здесь не было окон, матовый свет ламп не давал теней, и это был мой эшафот.
Последний урок. Почти как первый.
– «Тише! – сказал извозчик. И все они стали прислушиваться.
Что-то наконец начало происходить в темноте».
Профессор посмотрел на часы и закрыл книгу. Он оставил палец на той странице, заметила девочка. «…происходить в темноте», – повторила она про себя, чтобы запомнить и представить: не видно что, но что-то происходило. Она даже кивнула себе.
– Мне пора. Мы продолжим завтра.
Девочка прикрыла глаза: завтра – значит завтра.
Вокруг шумели другие дети: старше ее, младше ее. Они не понимали, что сказал профессор, иначе почему просили его продолжить? Девочка оглядывалась, рассматривая их крики. Ей было слишком ярко и хотелось выйти, но профессор еще никого не отпускал.
– Рей умеет хорошо читать, – сказал профессор. – Рей?
Девочка не сразу поняла, что это о ней. Она внимательно смотрела, как плачет маленький мальчик на задней парте. Он почти не умел разговаривать, и ему скоро понадобится обезболивающее. Его плач был с серым блеском, как кожа на его макушке. Он хотел слушать дальше. «Он не хочет лекарств, он хочет слушать», – поняла девочка.
– Рей, иди сюда, – терпеливо позвал профессор.
– Да.
Кто-то сказал «фу», кто-то – «бе». Кто-то спросил: «Разве Аянами не немая?» Она встала, парта-ящик оцарапала ей коленки: скоро станет совсем тесно.
Почему-то дети не скандировали «Ты-умрешь», и девочка окончательно уверилась, что при профессоре никто не упоминает ее кличку. Профессор открыл перед ней книгу, и девочка села на его место. Книга была большая, она еще не видела таких – даже среди тех, что нянечки читали сами.
Матовый свет падал сверху, теней не было. На столе лежал игрушечный зверек. Кто-то нарисовал ему шрамы на животе.
– Она скучная, – сказал кто-то. – И глупая.
В комнате загудели.
– А книга скучная? – спросил профессор, и гудение стихло. – Или кто-то еще умеет читать?
Она, хмурясь, смотрела на буквы. Ей казалось странным читать вот так – для всех.
Щелкнула дверь.
– Эй, «Ты-умрешь», а где твой белый?
– Да, «Ты-умрешь», ты сыграла на его писюне сегодня?
– «Они пели в тон ему, только гораздо выше, в прохладных, звонких, серебристых тонах», – прочитала девочка и остановилась.
Она знала – каково это, когда звуки светятся и выглядят.
Она повысила голос. Интонации – вот что важно, думала девочка. Они все еще гудели, но уже что-то изменилось. Девочка чувствовала на себе их взгляды, чувствовала, что им становится любопытно. Кто-то зашикал на соседа.
«У меня получается», – удивилась девочка.
Слова скользили – сочные и добрые, они подсказывали интонацию и темп, и ей казалось, что нужно еще немного подержать паузу – чтобы выделить слова с большой буквы. И еще точнее расставить ударения – вот, между кавычек: это же такие важные мысли.
Дети гудели о своем. А после всех позвали на ужин.
Они шли мимо девочки, мимо ее взгляда, вперенного в книгу. Мимо всех ее интонаций и ударений. За Юмико пришла сестра с капельницей.
– …А Дигори совсем дурак. Зачем он так сделал? Нужно было, как Полли сказала.
Девочка не сразу поняла, что это говорят ей.
– Эй, «Ты-умрешь», ты чего это?
Мальчик был новенький. Он знал ее кличку, но не знал ничего о ней. И у него был рак костей.
«Ты умрешь», – хотела сказать она, как велел ей Каору.
– Он еще маленький. Он попал в волшебную страну, потерялся.
