на ней Знамя Победы.
«…Пришло время, — говорилось в обращении, — подвести итог страшных злодеяний, совершенных гитлеровскими людоедами на нашей земле, и покарать преступников.
За нашу Советскую Родину! Вперед, на Берлин!»
Ура!.. Ура!.. Ура!..
Это кричали мы, это кричали наши наполненные ненавистью сердца. Это были голоса погибших товарищей, за которых мы клялись отомстить.
Это кричали седые матери, отдавшие сыновей войне в их восемнадцать весен, это кричали замученные в лагерях смерти, это кричали расстрелянные, истерзанные, поруганные советские люди. Это кричали моя Украина, мой Ленинград.
…С плацдармов западнее Губен и Форст в бой ринулись танковые и механизированные соединения. Сотни фар залили ярким светом местность на участках прорыва. С воздуха это зрелище представлялось внушительным и грозным: будто гигантская огненная волна катилась к цитадели фашизма.
С прифронтовых аэродромов поднимались армады штурмовиков, наносили точные удары в непосредственной близости от наступающих, содействуя им в форсировании реки Нейссе. По берегам ее тянулись длинные полосы желтого дыма — штурмовики ставили дымовую завесу. Выполняя специальное задание, погиб мой бывший штурман полка майор Николай Миронович Горобинский. Просто не хотелось верить, что его жизнь оборвется именно здесь, у порога победы, такой желанной, пронизывающей все наши мечты от первого вылета до последнего. Простились мы навсегда и с обаятельным весельчаком и надежным боевым товарищем Анатолием Кобзевым, погибшим чуть раньше, при разведке района Мехув — Краков — Тарнув. Не пришел тогда вместе с ним с задания и Павел Баранов…
Основные силы 2-й воздушной армии под командованием генерала Степана Акимовича Красовского громили франкфуртско-губенскую группировку. Этот огромный «блуждающий котел» упорно пытался прорваться на запад и соединиться с 12-й армией, наносившей удар со стороны Белитца. Работенки нам хватало.
Штурмовики корпуса прищемили хвост генералу Венку, а затем совместно с наземными войсками отбросили его к Эльбе. Франкфуртско-губенская группировка так и не дождалась обещанной помощи.
Противник, зажатый в железные тиски с воздуха и с земли, лихорадочно метался в лесах юго- восточнее Берлина. Впоследствии взятый в плен эсэсовский офицер на допросе сказал: «Русская авиация не давала нам ни минуты передышки, нельзя было пошевелиться. Я с адъютантом не мог выйти из-под танка, под которым укрылся, и был совершенно лишен возможности управлять боем».
Что ж, откровенное признание!
В эти дни в полках часто бывал командир корпуса генерал В. Г. Рязанов. Он поднимал наш дух, нацеливал на решительные, грамотные в тактическом отношении действия и вместе с тем расчетливые. Советовал в каждой группе иметь ветерана боев, умудренного опытом прицельного бомбометания и противозенитного маневра.
Довольно сложная обстановка сложилась в районе города Цана. На наш полк, вырвавшийся вперед, обрушилась всеми стволами фашистская артиллерия неподалеку от западной окраины города, на лесной опушке, «Тридцатьчетверки» отошли под защиту каменных зданий. Продвижение танков застопорилось.
Меня вызвал на КП командир полка полковник А. П. Матиков и передал личное приказание генерала Рязанова: подняться с шестеркой ИЛов и любой ценой подавить заслон.
Низкие тяжелые облака затянули небо. Шли на высоте всего 150 метров. Тучи расступились, и я от неожиданности чуть не вскрикнул: лесную опушку окольцевали пушки, около них суетливо бегала прислуга.
— Атакуем, аллюр три креста, батареи врага, — приказал ведомым. — Посамолетно за мной, в атаку!
Отвесно бросили машины вниз. На вражеские огневые позиции шваркнули бомбы, прошили зеленоватое поле снарядами, эрэсами. Сверху отчетливо виднелось — ни один заход не остался без ответа…
Через два часа комдив позвонил генералу Рязанову: удар наша шестерка нанесла мастерски. Путь танкам был открыт!
И наступил день — тихий, весенний, умытый ранними росами. Я уже не помню, кто первым крикнул: «Ребята, победа! Слышите, хана рейхстагу!» В застывшей тишине выщелкивала бездомная птица. Для слуха, привыкшего к гулу моторов, взрывам, трескам, звенящим звукам станций, нарастающий шум и гам ожившей природы, радостные крики, беспорядочная стрельба казались прекрасными песнями.
Ночью почти никто не спал. В эфире на сотнях языков повторялось слово «капитуляция». Небо озарялось всплесками огней. Зенитчики, не жалея снарядов, салютовали победному завершению войны.
И все-таки мы еще раз подняли в небо свои «Ильюшины». И случилось это на следующий день, когда в Карлхорсте, в двухэтажном здании бывшей столовой немецкого военно-инженерного училища, представители поверженной фашистской Германии подписали акт о безоговорочной капитуляции.
Празднуя окончание войны, весь наш полк сидел за банкетным столом. Шумно провозглашались здравицы за победу. И вдруг звонок. К телефону подошел начальник штаба полка Д. С. Уртаев. Он на секунду прикрыл трубку и призвал всех к тишине. Говорил маршал И. С. Конев. Начштабу Уртаеву он сказал следующее: «Пока вы даете салюты, устраиваете банкеты, остатки войск предателя Власова продвигаются на запад с целью соединиться с армией союзников».
По тревоге мы выскочили из столовой, бросились к ИЛам. Через какие-то минуты внушительная группа штурмовиков под командованием Героя Советского Союза В. А. Рогожина вылетела надеть «смирительную рубашку» на предателей Родины, фашистских холуев.
По дороге в лихорадочной спешке бежали разнокалиберные машины, мотоциклы, конные, пешие… Расправились мы с ними быстро. Воздух от огня оглушительно выл и клокотал.
Пикируя у самой земли, не думали ни о жизни, ни о смерти. Видели только врага, трусливо бросившегося наутек, которого надо уничтожить любой ценой.
После выполнения задания снова позвонил командующий фронтом: всему личному составу полка он объявил благодарность. Обслуживая вернувшуюся технику, авиаспециалисты вынимали из радиаторных сопел многих машин срезанные ветки.
Да, ярость наша к врагам, изменникам Родины, была беспредельной! За многие злодеяния мы отплатили иудам сполна.
Из Зейфтемберга мы ездили смотреть поверженный Берлин. Вот тогда с Николаем Киртоком и расписались на колоннах гитлеровского рейхстага.
В природе что-то происходило символическое: отступили пыль, дым, копоть, и над островерхими крышами засияло небо. Легкий ветерок играл молодой листвой кленов и акаций. Спасенный мир благодарил живых героев и склонял головы перед павшими.
Наш полк перелетел в Австрию. Оттуда я по вызову уехал в Москву в академию. Там получил задание: возвратиться назад и передать в корпус документы о наборе Героев Советского Союза в высшие учебные заведения. У командования отпросился на несколько дней отыскать сестру, брата и мать. В Ленинграде нашел Галю. Она всю войну проработала в госпитале. От сестры я узнал, что мама живет и работает в Красном Селе, при ней находится и младший брат Сергей. Дали им телеграмму…
…Стоял на перроне как на иголках: просто не верилось, что встречу человека, образ которого денно и нощно стоял у меня перед глазами. Но вот все вокруг опустело, и я остался в одиночестве на перронном полотне.
Вдруг вижу, идет парнишка. Он как-то внимательно посмотрел на меня, опустил голову и проследовал дальше. У меня екнуло сердце.
— Ты кого встречаешь? — спросил я хлопчину.
Он пристально окинул меня взглядом с головы до ног, несмело подошел:
— А вы случайно будете не дядя Драченко?
