Я не успела опомниться, как передо мной стоял фужер с прозрачной желтой жидкостью.
Эдуард пьянел на глазах, и тут мой взгляд снова упал на большой картонный ящик с бутылками — я начала прозревать. После второго бокала он предложил мне аспирантуру в гидромелиоративном институте, где у него якобы остались связи.
— На дневную устроить не обещаю, а заочная очень даже реально.
— Но кто меня примет в гидромелиоративный институт, если я — полиграфист?
— Неважно, милая, главное, чтобы человек был хороший.
Во время разговора он пытался положить руку мне на плечо, я отстранялась. В конце концов изловчился и чмокнул в губы. Меня передернуло от несвежего дыхания и холодного мокрого рта, и я пригрозила уйти. Но Эдуард как будто не слышал. Он прижимался колючей щекой к моему лицу и норовил залезть под блузку. С размаху я поставила фужер на холодильник, едва не разбив его, взяла сумку и направилась к выходу. Естественно, дверь была заперта. Ситуация избитая и банальная.
— Не превращай все в дешевый спектакль, — как можно спокойнее попросила я и добавила, — я хочу уйти.
— Ну подожди, давай поговорим, — он взял меня за локоть, но я с силой выдернула руку.
— Открой дверь! — крикнула я.
— Пройди в комнату, тебе сказали. — Он снова схватил меня за локоть и потащил в комнату. Я упорно сопротивлялась.
От его прежней вежливости не осталось и следа:
— Ну что ты здесь колом стала? Если тебя пригласили в приличное место, так веди себя как человек. Чего уставилась, оглохла, что ли?
— Ты обещал, что не будешь приставать, — залепетала я дрожащим голосом. В коридоре было тихо, за окном темно, не верилось, что где-то есть люди.
— Иди сюда! — Он больно схватил меня за плечи и усадил на кровать — от внезапно охватившего страха я почти не сопротивлялась.
Он вспотел, глаза дико блестели, влажные ладони скользили по моему телу. Мне хотелось разреветься, но, собравшись с силами, я решила не сдаваться и тянуть время.
— Что сегодня по телеку идет? — Я старалась казаться веселой, хоть голос срывался и дрожал.
— Зачем нам телек? — Эдуард попытался уложить меня на кровать. Мертвой хваткой ухватившись за его влажную спину, я, как борец-тяжелоатлет, кряхтя и охая, изо всех сил сопротивлялась. Разозлившись, он влепил мне пощечину.
— Очень мило. Первый раз меня бьют.
— Сама виновата.
— За это и выпить можно, налей мне, пожалуйста. Кстати, закурить не найдется? — Я не курила, но сейчас нужно как можно дольше оттянуть время.
— Кажется, была пачка, подожди-ка. — Он пошарил в холодильнике и извлек нераспечатанную «Стюардессу».
«Сколько времени? Где Лерка? Если она в общежитии, то обязательно поднимет шум, так как знает, что ночью мне не у кого остаться, ну, а если ее нет…» Эдуард зажег спичку, я прикурила и удивилась про себя, как легко далась первая затяжка. Эдуард тоже взял сигарету.
— Ты должна остаться, — сквозь зубы процедил он, и я чуть не захлебнулась дымом.
Эдуард раздавил окурок и снова накинулся на меня. Я брезгливо оттолкнула его.
— В чем дело, черт побери! — крикнул он. — У тебя что, месячные?
— Нет. Но я не могу. Просто не могу. Не мо-гу!
— Ты что, не женщина? — его лицо вытянулось, челюсть отвисла.
— Женщина. Но у меня в общежитии подруга, которая будет волноваться.
— Какая подруга? А позвонить ей нельзя?
— Позвонить в общежитие? — Я усмехнулась, но смешок получился очень ненатуральным. — У нас это не принято. Я ведь всегда ночую дома, и если не приду, представляешь, что будет? Твои письма с адресом найдут сразу, не сомневайся.
До него, кажется, кое-что дошло.
— Ну хорошо, — он посмотрел на часы, — действительно, тебе, кажется, пора. Можешь уходить.
Я не спешила радоваться, но на душе полегчало. Он еще раз озабоченно глянул на часы:
— А может, все-таки можно позвонить?
— Первый час ночи, мы можем не успеть, — поторопила я.
Он переоделся, извлек из кармана ключ, и мы вышли. На свежем воздухе я вздохнула полной грудью и почувствовала себя в безопасности. Эдуард шагал рядом. Вечерняя прохлада и свежий воздух приводили его в чувство.
— Извини, я не хотел ничего плохого, — оправдывался он.
Ему захотелось сгладить все, что произошло.
— Мне жаль, что все так скверно получилось, я не хотел, честное слово. Разве я похож на насильника?
Район был незнакомым, и я поражалась своему безрассудству — черт его знает, куда меня занесло!
— Не ищи оправданий, — отрезала я. — Это бессмысленно.
— Ты меня прощаешь?
— Нет. — Регина, — чуть не захлебнулся он, — не думай обо мне плохо. Сам не знаю, что на меня нашло, но я не хотел тебя обидеть. Обязательно позвони, слышишь, обязательно!
Я не слушала его, мне хотелось поскорее сесть в троллейбус и уехать. «Какое счастье, что ничего не было!» — подумала я. На душе было гадко, хотелось поскорее отмыться от грязи и все забыть.
Вся эта история для Леры и двух копеек не стоила: одинокий мужчина договорился с девушкой, привел, а та вдруг начинает артачиться… Надо же, какая цаца! Но то, что я когда-нибудь осмелюсь так вот, с бухты-барахты, пойти на квартиру почти к первому встречному, было для нее откровением.
— Ты что, ошизела? Неужели не ясно, зачем он тебя приглашал?
— Но он так заверял…
— Дурочка, так всегда говорится: выпьем, послушаем музыку — это просто предлог.
— Я думала, он хочет показать свой дом.
— А голова-то человеку зачем дается? Всякому понятно, что ему нужно. Не хочешь — не ходи. Ты еще хорошо отделалась.
Вспоминая всю эту историю, я пыталась понять, почему я, всегда осторожная и рассудительная, так легко поддалась на уговоры? Скорее всего, это случилось от одиночества — мне так хотелось хоть кому-то быть нужной!
Вот мы и поменялись ролями. Лерка взялась залечивать мои раны. Вместе готовили еду, покупали торты и разные лакомства, а по ночам плакались друг дружке в жилетку. Сейчас мы обе в одном положении — и у нее, и у меня были серьезные проблемы в личной жизни.
— Шеколян, последняя надежда, по всему видать, не захочет больше встречаться, — жаловалась Лера. — И зачем надо было истерику закатывать? Как теперь мириться?
Кроме всего прочего, приближалась защита диплома, и наш руководитель наконец-то дал нам чертежи прошлогодних выпускников. Как назло, в разгар занятий, то ли от волнения, то ли от нездорового образа жизни, Леру все время тошнило. Ей было плохо, но откладывать работу над чертежами было нельзя.
— У меня, наверное, аллергия на черчение, — жаловалась она.
Скоро стало не до шуток, добавилось головокружение. Баба Маша посоветовала есть вареные яйца и пить крепкий чай с солью, который якобы помогает от рвоты. Но от соленого чая ей становилось еще хуже, а вареные яйца она и вовсе видеть не могла — когда разворачивала чертежи, лицо ее покрывалось пятнами, становилось не по себе.
С горя Лера сходила к Врублевскому, но утешения не нашла — писатель переживал затяжной творческий кризис. Его рожденную в муках трагедию отказывались ставить театры и печатать
