времени отождествляются. Объясняя профуполномоченному, как смысл жизни может «повлиять на выработку труда», Вощев говорит: «Снаружи человек может организоваться, а для внутреннего состояния ему нужен смысл, потому что без истины человек, как без плана: его любая стихия качает и трудиться невозможно» (182). В уже цитированном нами заявлении о приеме на работу в культотдел окрпрофбюро Вощев указал, что «истина есть потребность, она — организационное начало человека, причем истину нельзя понимать как лишь организационный момент, но следует воображать ее себе трудом над организацией вечности» (183). Таким образом, интерес героя к «организационному началу» человека дополняется желанием знать то, «куда надо стремиться»; а интерес к «началу» мира (как к первому моменту его существования, так и к его основной причине, первоисточнику) уравновешивается потребностью знать его «конец», и для этой вечности трудиться. Таких знаний профсоюзная культработа не давала, и Вощев решил это исправить. Но юношеская программа самого Платонова составлялась как раз с учетом «организации вечности» — он верил, что пролетарская культура является концом истории и прогресса, победой над природой и смертью. Это «бессмертие человечества и спасение его от каземата физических законов» Платонов и считал смыслом пролетарской культуры. Ну и, конечно, многочисленные философские или религиозно-философские системы, которые попадали в круг размышлений молодого Платонова, перспективу «вечности», или вечной жизни, тоже учитывали. По ряду причин, которые мы объясняли, назвать многие философские источники платоновского творчества очень не просто, но одно чтение и увлечение молодого Платонова узнается легко. Это «Философия общего дела» русского философа-утописта XIX века Н. Ф. Федорова, и к отражению его идей в «Котловане» мы еще вернемся. Цель и смысл жизни — центральные понятия учения Федорова, который утверждал, что у всего человеческого рода обязательно должна быть общая цель; что наука не может быть «знанием причин без знания цели»; что признание «невозможным знание смысла жизни, ни ее цели» есть изъян многих новейших философских учений. Единственной «истинной целью человеческого рода» и Богом определенным смыслом жизни людей на земле Федоров называет «возвращение жизни отцам» — воскрешение ранее умерших людей, «отцов», путем «регуляции природы», управления ею, чему и должна, с точки зрения Федорова, служить наука. «Объединение сынов для воскрешения отцов <…> дает истинную цель и смысл жизни»[168]; — считает Федоров. Материал же будущего воскрешения Федоров видит в прахе предков. И вот теперь Платонов в лице своего героя, путешествующего одновременно и по современной стране Советов, и по стране юношеской мечты самого писателя и не знающего, как и всякий современный человек, «для чего ему жить» (50), в трудном поиске смысла жизни вспоминает свои старые идеалы — и не без сожаления расстается с ними.
Свою юношескую мечту о «бессмертии человечества» как цели пролетарской культуры и смысле построения «храма общечеловеческого творчества» Платонов вкладывает в уста профуполномоченного, агитирующего строителей перед постройкой «общего дома» пройти маршем по старому городу и еще раз убедиться в убожестве и горечи старой жизни: «Это окрпрофбюро хотело показать вашей первой образцовой артели жалость старой жизни, разные бедные жилища и скучные условия, а также кладбище, где хоронились пролетарии, которые скончались до революции без счастья, — тогда бы вы увидели, зачем нужен общий дом пролетариату, который вы начнете строить вслед за тем» (191). Лучшим разоблачением этой цели жизни, которая ориентировалась на земное бессмертие человечества, является итог строительства «общего дома пролетариату» — котлован, общая могила и «врагов» дома, и его строителей.
Представление о «смысле жизни», как его понимал Н. Федоров, Платонов отдает Чиклину, который пытается спрятать кости умершей Настиной матери, Юлии, в одном из помещений кафельного завода: «Пусть сэкономится что-нибудь от человека — мне так и чувствуется, когда я вижу горе мертвых или их кости, зачем мне жить!» (56). Но Платонов отвергает и этот вариант смысла жизни. Отношение писателя к буквальной реализации проекта Н. Федорова однозначно выражено в диалоге Жачева с Прушевским: «Прушевский! Сумеют или нет успехи высшей науки воскресить назад сопревших людей? — Нет, — сказал Прушевский. — Врешь, — упрекнул Жачев, не открывая глаз. — Марксизм все сумеет. Отчего же тогда Ленин в Москве целым лежит? Он науку ждет — воскреснуть хочет!» (100).
С горечью и иронией Платонов говорит о «смысле жизни» большинства современных людей: в бараке землекопов был установлен радиорупор, «чтобы во время отдыха каждый мог приобретать смысл массовой жизни из трубы» (53); а «в колхозном смысле жизни» (77) убедились одни лошади, которые от этого убеждения и на водопой стали ходить самостоятельно, и корм себе сами заготавливали — ведь о них в колхозе никто больше не заботился.
Смысл жизни, который нужен Вощеву «для производительности труда», должен быть другим. Другой должна быть и вечность, ради которой человек станет трудиться. Они в повести не названы, как не названа прямо и истина. Констатируется только ее отсутствие в том «городе», куда приходит Вощев. Однако этот отрицательный результат тоже значим. И здесь мы хотим процитировать еще одно философское произведение, которое могло попасть в поле зрения Платонова, а если и не попало, то, значит, случайно очень точно выразило плод духовных исканий платоновского героя и итог «Котлована» по вопросу о смысле жизни и истине. Это произведение — работа Е. Трубецкого «Смысл жизни», изданная в 1918 г. «Отмеченные нами неудачи в поисках смысла жизни имеют значение не только отрицательное, — пишет Трубецкой. — Определяя искомый нами мировой смысл новыми отрицательными чертами, он [т. е. поиск] тем самым косвенно наводит на положительные его определения. Горьким жизненным опытом мы признаем,
Анализируя страницы рукописи «Котлована», мы показали, что там во многих фрагментах выражена идея Бога как «организационного начала» мира, и это как раз то знание, которого не хватает Вощеву, ищущему «организационное начало» человека. Есть эта идея и в других фрагментах текста. А. Харитонов, например, увидел ее в комбинации трех элементов художественной ткани повести: сюжета (путь), предмета поисков главного героя (истина) и основного слова всех философских синтагм (жизнь), которые вместе представляют евангельскую цитату — слова Спасителя: «Я есть путь, и истина, и жизнь» (Ин. 14: 6). Эта же идея, как нам кажется, представлена в «Котловане» еще одной известной цитатой из Священного Писания, так же «вписанной» в словесную ткань повести.
Чтобы это понять, надо знать особенности повествовательной манеры Платонова, для которой характерно явление, замеченное Е. Толстой: так называемая «расподобленная» цитация. Платонов очень часто использует известные (или не очень) слова и выражения, будь то литературная или какая-то другая цитата или же фольклорная формула, не прямо, а разбивая их и «растворяя» в собственном тексте. Источники таких цитат могут быть самые разные, и Платонов, похоже, совсем не ориентируется на читательскую эрудицию. Просто он любит «чужое слово», особенно если оно встречается в разных и при этом важных для Платонова контекстах.
Автор статьи о языке «Котлована» Ю. Левин замечает, что наиболее характерны для этого произведении Платонова слова жизнь/жить, существование/существовать, истина/истинный[170]. Из своего наблюдения Левин делает вывод об экзистенциализме писателя. Нам же кажется, что причина частоты этих слов на страницах платоновской повести иная. Есть еще одно слово, тоже весьма представленное в языке «Котлована». Это слово движение/двигаться. Оно нередко встречается и в окончательном тексте повести, но в рукописном — еще чаще. На этих трех словах в основном и построены размышления Вощева и Прушевского об источниках жизни, «причине и течении всемирного существования»: «средства для своего существования» (21); «все живет и терпит на свете» (23); «в тех домах будут безмолвно существовать доныне бесприютные массы» (23); «все предавалось безответному существованию» (23); «каждый существовал без всякого излишка жизни» (27); «пролетариат живет один, как сукин сын» (35); «для чего ему жить иначе» (35); «некуда жить, вот и думаешь в голову» (37); «вечное вещество, не нуждающееся ни в движении, ни в жизни, ни в исчезновении, заменяло Прушевскому что-то забытое и необходимое, как существо утраченной подруги» (37); «для личной радости существования» (39); «принести пользу всему неимущему движению в дальнейшее счастье» (41); «точно все живущее находилось где-то посреди времени и своего движения» (63); «ты вполне можешь не существовать» (69); «тут двигаются целые кучи ради существования» (76); «движение жизненной массы» (82); «Ты думаешь, это люди существуют? Это одна наружная кожа» (94); «но откуда тревога и движение?» (105); «она чувствовала вблизи несущееся,
