перекинуться с ним несколькими словами. — А похороны в тот день прошли неплохо, хотя и были подготовлены на скорую руку, — продолжал он. — Вы с вашим патроном присутствовали на них. Вам понравилось? То есть, я хотел сказать, вы нашли там то, что искали?
— Весь Ионвиль присутствовал там, но не слишком много было пролито искренних слез.
— Слез? Да кому же особенно было плакать об этой грешнице? Да, в самом деле, кроме Бовари и маленького Жюстена никто и не плакал.
— А почему Жюстен плакал? Ему было в чем себя упрекнуть?
— Нет, конечно, нет! Просто за его слезами скрывалась другая история. Но не знаю, должен ли я вам ее рассказать. Это не для полиции. Сердечная драма.
— Лучше рассказывайте, чтобы вас не обвинили в отказе от дачи свидетельских показаний.
Аббат бросил на него лукавый взгляд.
— Так вот, хотите верьте, хотите нет, но этот дьяволенок был тайно влюблен в мадам Бовари. Да! Он без конца торчал у нее в доме, крутился вокруг ее юбки, держал мотки шерсти, когда ей приходила охота распутывать пряжу. И этот болван Омэ, видя, что парень все время норовит пойти к Бовари, решил в конце концов, что тот влюблен в Фелисите… Вы представляете? В Фелисите, служанку Эммы! Я-то знал правду, потому что исповедую молодежь.
— А как же тайна исповеди, господин кюре?
— О, это никакая не тайна исповеди, это просто маленький секрет. Однажды он мне об этом сказал, как о самой простейшей вещи в мире. И представьте, даже не попросил отпущения грехов! Он любил мадам Бовари ангельской любовью и сокрушался, что она ничего не замечает. Он бросился бы в огонь, если бы только она его об этом попросила!
— До такой степени, что мог совершить недозволенные поступки?
— Недозволенные?.. Нет, это бедное дитя слишком невинно для этого! О каких недозволенных поступках вы говорите?
— Ни о чем особенном. И вы правы: он еще совсем дитя.
Послышался бой часов на колокольне, а вслед за ним раздались удары колокола. Аббат погладил себя по животу.
— Полдень, — сказал он. — Если сейчас на самом деле столько, сколько показывают те часы, то у меня к вам предложение. Как и большинство женщин в этом городке, я исповедую и мамашу Лефрансуа. Тяжкая работа, потому что, поверьте мне, в Нормандии, как, в общем-то, и везде, женщинам очень много в чем приходится каяться, о чем мы даже не подозреваем. Но здесь они еще и придираются по пустякам! Последний раз, когда она пришла ко мне просить отпущения грехов, она начала спорить со мной о своих прегрешениях и торговаться. Честное слово, она меня утомила. Я велел прийти позже, чтобы она перед этим поразмышляла над своими словами. Так вот мой план: я пойду и поговорю с ней о том, чтобы она накрыла добрый обед на двоих в укромном местечке, подальше от любопытных глаз. Для нее это будет хорошее дело, да и для нас. Усаживайтесь за стол и ждите меня.
О чудный святой отец!
Реми не знал, на какой точно цене Бурнизьен и мамаша Лефрансуа ударили по рукам, но она превзошла саму себя. Ни-когда в жизни он не ел так вкусно, как в тот день в «Золотом льве»!
Кроме того, история Жюстена напомнила ему другой эпизод: дрожащий от холода мальчишка со слезами на глазах, ждущий ночью под окнами дома Бовари. Не был ли это тот самый паренек, который тотчас дал деру, заметив Реми?
4
Наверное, черту было на руку заключение столь некатолической сделки между кюре Бурнизьеном и мадам Лефрансуа. После пиршества Реми чувствовал себя безмерно отяжелевшим, живот у него раздуло. Чтобы встряхнуться, он решил пройтись. Добрый кюре был прав: начиналось потепление. С крыш пускали воду кровельные желоба, оживали родники, ручейки стремились к речке Риёль. На ветвях деревьев взъерошенные воробьи так тщательно чистили и разглаживали перышки, словно зализывали глубокие раны.
Он не прошел и сотни метров к мосту над Риёль, как услышал нечто похожее на «пс-с-с!». Реми звала девушка, которая, судя по всему, специально поджидала его.
— Тебе чего?
— Я Мари, дочь господина Омэ.
— Я знаю, сразу тебя узнал. Это ведь ты как-то раз приносила мне письмо. Ну так что?
— Идите сюда, — и она решительно потянула его за руку, чтобы втащить в калитку. — Я должна с вами поговорить.
— Почему тогда не пришла? Чего ты хочешь?
— Папа говорит, что вы имеете важный чин в полиции и что вы проводите расследование смерти Эммы.
— Это точно, только у меня не такой уж высокий чин.
— Это правда, что Жюстена обвиняют, будто он дал яд мадам Бовари, и что его отправят теперь в тюрьму в Руан?
— Правда.
Она округлила глаза.
— Не верьте! Я знаю Жюстена, он хороший! Он боится моего отца, вот и наврал. Никогда он не давал яд Эмме Бовари!
— Откуда ты это знаешь, маленькая плутовка? Понимаешь ли ты важность того, что сейчас сказала?
— А я хочу задать вам еще один вопрос, и очень важный: вы кого-нибудь любите? Вы уже были женаты?
— Нет, — ответил Реми, — но тебе-то что за дело? А ты сама кого-нибудь любишь?
Она отпустила его руку.
— Иногда люблю Жюстена, — заявила она. — А иногда не люблю. Вот сейчас я люблю вас.
— Погоди-ка, глупышка, скажи сейчас же, что ты знаешь о мышьяке!
Но ее уже и след простыл.
5
Наступала ночь, а вокруг все громче звучала капель. Послышались бубенцы — это из Руана возвращалась «Ласточка». На постоялом дворе появился хромой Ипполит, он светил перед собой фонарем и готовился разбирать посылки, сложенные под брезентом. Из трактира доносился глухой стук бильярдных шаров — это играли два коммивояжера, застрявшие здесь из-за непогоды. Напротив, в лавке аптекаря, кто-то зажег свечу рядом с цветными сосудами, и на улицу из витрины лился глубокий красный и зеленый свет. Рабочий день маленького Жюстена в аптеке закончился, и он пошел улицей к кухне Омэ, где его тоже ждали хлопоты.
Реми стоял на улице, в темноте и слышал, как звякает ложками и тарелками семейство Омэ, заканчивая свой ужин. Пламя свечи в витрине аптеки вдруг заплясало, приоткрылись ворота, и из них показался Жюстен. Крадучись, как кошка, он направился куда-то, обходя лужи.
Куда он собрался?
Жюстен шагал к крытому рынку и церкви, и Реми перешел улицу, чтобы проследить за ним. Один, а затем второй, они вошли в ограду кладбища, окружавшего церковь. Вокруг все было безмолвно и покрыто темнотой. Лишь с окраины городка слышалось дыхание освободившейся ото льда реки, и издалека доносился лай собак на псарне Юшет. «Самое время промчаться Хеллеквинской Охоте», — подумал Реми,
