Элеонора шарахается от всего, в чем есть истинная святость. Она уже лет десять не причащалась. Неужели Анри Плантажене так набожен, что и ее приобщил и вернул в лоно Христа? Верится с трудом!
— Нет, их не было здесь, — возразил Бернар. — Но я видел их во время молитвы. Я молился, спрашивая у Господа об их судьбе, и Господь показал их мне среди адского пламени, и светящаяся надпись сияла над ними. Страшная надпись… Страшные слова..
— Какие? — не вытерпев, спросил Людовик.
Аббат Бернар приподнял веки и четко произнес:
— 'Рожденная дьяволом к дьяволу возвращается, и муж с нею'.
— О Боже! — воскликнул Людовик в ужасе, пронзенный мыслью, что этим мужем мог быть он. Присутствующий при разговоре Эверар де Барр со вздохом покачал головой.
— Это еще не все, — сказал Бернар, чуть приподнимаясь. — Я молился и о судьбе короля Франции, и увидел старого селезня и четырех молодых селезней.
Они вошли в реку и поплыли, как вдруг налетел с неба сокол, и селезни в испуге нырнули, но не смогли вынырнуть. Селезни — король Англии и его сыновья, а сокол — король Франции. Более я ничего не знаю и ничего не могу добавить. Я должен или умереть, или справиться с недугом. Прошу вас оставить мою келью.
— Благословите, святой отец, — попросил напоследок король.
— Благословляю.
Через два года после этого страшного предсказания, когда аббат Бернар Клервоский почил в Бозе, Анри Плантажене стал новым королем Англии, где его называли Генри Плантагенетом. Подобно тому, как полтора десятка лет назад был счастлив с Элеонорой Людовик, наслаждался своим супружеством и Генри. Новое качество требовало от супругов пребывания в Англии, но их невыносимо тянуло во Францию. Генри тосковал по густым дубравам, сквозь которые несет свои плавные воды сказочная река его детства, Луара, по веселому Ле-Ману, где отец устраивал некогда бесконечные пиры и увлекательные турниры и где теперь покоился его прах. Элеоноре по ночам снились запахи цветущего по весне шиповника в ее родном Пуату. Просыпаясь, она обрушивалась с ласками на своего Анри, которого сильно полюбила за то, что он был свой — ведь Пуату и Анжу лежат рядышком друг с другом, как муж и жена в супружеской постели. Она услаждала его своей любовью, и после дочерей, о которых Элеонора не могла с уверенностью сказать, рождены они от Людовика или от многочисленных любовников, у нее появился на свет первенец-сын. Уж он-то точно был зачат от Анри, это Элеонора знала наверняка, поскольку со дня свадьбы ни разу не успела еще изменить мужу. И она настояла, чтобы мальчика назвали Анри.
— Все-таки, насколько Анри красивее звучит, чем Генри, — согласившись с Элеонорой, говорил король Англии, мечтая о той стране, где все его подданные, а не только жена, будут называть его Анри. Ничто не омрачало счастья молодого короля, кроме одного — почему Элеонора, так упорно отказывается от причастия? За все время, с тех пор, как они поженились, она лишь на венчанье приобщилась Святых Тайн, да и то кто-то пустил гнусную сплетаю, будто видели, как она тайком выплюнула причастие. Всякий раз, приходя с мужем в храм, она терпеливо простаивала до тех пор, пока не начиналось главное таинство, и после Евангелия заявляла, что ей дурно и нужно выйти на свежий воздух.
— Элеонора, не мучай меня, скажи, почему ты чураешься Святых Даров? — спросил он ее однажды в очередной раз. — Прошу тебя, признайся! Если бы ты знала, как тяготит меня этот вопрос. Я так хотел бы, чтобы мы причащались вместе. Я, наконец, требую, чтоб ты призналась!
Этот разговор произошел в один из вечеров в Оксфорде, где Элеонора ожидала скорого появления второго ребенка. Последняя фраза, категорически требующая признания, была произнесена таким тоном, какого Анри до сих пор не позволял себе, и это кольнуло Элеонору. Она обхватила руками свой огромный живот и ответила с вызовом:
— А разве от Святого Причастия появляется, вот это?
Анри опешил:
— Что ты говоришь такое, опомнись!
— Опомнись?! А разве я не права? Хоть объешься этими Святыми Дарами, ни за что не родишь такого славного мальчугана, как наш Анри. Сейчас, тут тоже мальчик, я это точно знаю. И появится на свет он не от тела и крови Христовой, а от твоего тела, и твоя кровь будет течь в нем, и зачатие его даровано нам великой матерью любви и жизни, а не бледной Девой, родившей, не зная сладостей настоящей любви.
Он слушал, и ему не хотелось верить, что это его Элеонора так говорит. Ее прекрасное лицо — лицо не тридцатипятилетней дамы, а молоденькой девушки, годящейся ему в ровесницы — зажглось каким-то странным светом, и ему вспомнились многочисленные сплетни о том, что Элеонора путалась с нечистой силой, что она ведьма и даже — что она не настоящая женщина, а демон, суккуб. Доселе он не хотел думать, да и не думал никогда, о ее похождениях, когда она была женою Людовика. Какое ему до этого дело, если он видит, как она любит его, как привязалась к второму мужу, и это чудо случилось благодаря его любви к ней и в ответ на его горячие молитвы к Господу, да ниспошлет он им счастье.
— Элеонора, — перебил он ее истеричные словоизвержения. — Прислушайся к себе. Ведь ты богохульствуешь. Немедленно проси прощения у Бога, и давай вместе помолимся, чтобы он простил тебя.
— Как бы не так! — воскликнула Элеонора, котирую понесло во все тяжкие. — Тоже мне нашелся праведник! Может быть, и трон достался тебе за твои молитвы, посты и причастия?
— Опомнись, еще раз прошу тебя!
— Нет, это ты опомнись, голубчик. Кто послал убийц к Стефану? Разве не тамплиеры Бертрана де Бланшфора прикончили его?
— Что? Что ты Сказала?! Я никого не посылал!
— Можно подумать, ты не догадывался…
— Так это ты их послала? Как ты могла, Элеонора! Ведь я любил… я люблю тебя! Нет, не верю! Хотя, постой… Ведь Бертран и впрямь тогда отправился в Англию. Он обещал привезти знаменитой танетской земли, которая спасает от укусов змей.
— Не строй из себя ангелочка, Анри! Ты прекрасно все знал, только делал вид, что не знаешь. И ты еще говоришь о причастии! Я удивляюсь, как это твой Боженька не щелкнет тебя по носу в тот миг, когда ты подходишь к причастию.
Тут Элеонора рассмеялась, и лицо ее сделалось безобразным и старым, так, что Анри схватил себя за волосы и страшно закричал:
— Ведьма!
Вдруг она перестала смеяться и испугано посмотрела на него. Он, уже готовый было ударить ее, застыл на месте. Перед ним сидела все та же Элеонора, которую он так любил, юная и прекрасная, в свои тридцать пять лет выглядевшая на двадцать два. В испуганных изумрудных глазах ее исчезло ужасное пламя, и теперь только робкий страх светился в них.
— Элеонора, — прошептал Анри.
— Я умираю, — тоже шепотом произнесла Королева Англии. — Он сейчас убьет меня.
Тут глаза ее закатились, и она упала в обморок. Ей привиделся Ричард Глостер, с которым так сладостно было в Жизорском замке, он вновь целовал ее, медленно раздевая, руки его, от которых хотелось стонать, гладили ее бедра, ласкали грудь, мяли ягодицы, раздвигали… Тут страшная боль заставала ее очнуться — это начались схватки, которые ей уже столько раз приходилось переживать, а все равно — и больно, и страшно, и кажется, что нет никакого; выхода. В промежутках между схватками Элеоноре вновь мерещился Ричард Глостер, завидный любовник, он увлекал ее в дальнюю комнату Жизорского замка, чтобы насладиться ее любовью. Потом он куда-то исчез, и Элеонора увидала себя под огромнейшим вязом.
— Йо эвоэ! — она подпрыгивает и летит над землей, над пляшущими и предающимися блуду людьми — лечу! лечу! йо эвоэ! — затем приземляется… Ах, какая боль! Но это уже конец, конец мученьям, ребенок уже кричит, а повивалка с радостью восклицает:
— Мальчик, ваше величество! Мальчик! У вас еще один сын!
Элеонора откинулась к подушкам и снова впала в забытье. Да, вот она приземлилась, вот ее обвивают руки, они ласкают ее бесстыдное, голое тело. Это Ришар де Блуа, один из первых, с кем она некогда изменила Людовику. Но сейчас у него другое имя — Гернун-нос, а ее он называет Андредой. Он валит ее на мягкую и теплую траву, раздвигает ей ноги…
