капитан', что я видеть его не мог. Сейчас при свете лучины Форенкульт читал какую-то познавательную книгу в своем номере. Поэтому я решил его не трогать и немного прогуляться по городку, чтобы ближе с ним познакомиться.
Я решил никого не предупреждать о своих планах на вечер, не стал переодеваться. Вышел на улицу в неброском сером хитоне на плечах, в холщовых портах и в матросских сандалиях с толстой подошвой и ременной перевязью до колен. Решил также с собой не брать какого-либо оружия, ведь я отправлялся на вечернюю прогулку по городу, а не на какую-либо войну. Уже в дверях постоялого двора вспомнил о подарке Эллиды, о ноже стилете, запрятанном в набедренной повязке под портами Хотел вернуться и оставить его на столе своего номера, но вовремя вспомнил о словах Эллиды, что этот нож никогда со мной не расстанется.
Валенсия была небольшим, но очень красивым припортовым городишком, купающимся в мощной южной растительности. Она имели две главные улицы, одна из которых проходила вдоль океанского побережья. Горожане, очевидно, эту улицу считали набережной и сейчас по ней гуляли, совершая вечерний моцион, множество народа. В толпе мелькало много молодых парочек, парней и девушек, а также множество семенных горожан, выгулявшие своих отпрысков на ночь глядя. Все они любовались океанским закатом Желтого карлика. Шагая по этой улице-набережной, я обратил внимание на то, что одна сторона набережной, противоположная от океана, не имела жилых домов, а была застроена увеселительными заведениями и постоялыми дворами.
Я прошел толпу городских жителей, прогулявшихся по набережной, и повернул налево, чтобы пройтись по улице, уходящей в горы. Эта улица была несколько шире городской набережной, по обе ее стороны стояли жилые дома. Она делилась на блоки и через равный промежуток в ту или иную сторону уходили малые по размерам улицы, которые были также по обеим сторонам застроены жилыми домами для отдельной семьи. и которые от которых отходило множеством проулков, переулков и тупиков.
Чем выше я поднимался в горы по этой улице, тем красивее и богаче становились дома по обеим ее сторонам. В глазах бросалась архитектура домов и красота их фасадов, часто сами дома утопали в густой южной растительности, высаженной перед каждым домом. В боковых улицах и проулках также виднелись не менее красивые фасады домов, но по своим размерам те дома были значительно меньше домов, стоявших по главной городской улице. Проходя по улице, мне часто встречались опрятно одетые горожане. В большинстве своем это были мужчины в рабочей одежде, которые, видимо, с работы возвращались домой. Они с некоторым удивлением посматривали на мой хитон, но вежливо здоровались и кивали головой. Хочу только сказать, что это не были подобострастные кивки, мужчины со мной здоровались, как равные с равным. От одного этого мне стало приятно.
Самые богатые особняки города образовывали отдельный квартал, окруженный оградой с воротами, которые охраняли вооруженные караульные. Квартал был построен на утесе, который огромным монолитом нависал над бушующим океаном. К воротам квартала вел небольшой переулок от главной улицы. Ворота квартала были широко и гостеприимно распахнуты, словно каждый желающий мог в них свободно пройти. Но у ворот стоял караульный с тяжелой алебардой, который с подозрением оглядывал проходящего мимо него горожанина. До этого времени мне встречался ни один караульный или городской стражник, я даже не догадывался о том, что в этом городе существует какая-либо городская стража.
Но только с главной улицы я свернул в этот переулок и направился к распахнутым воротам квартала, как рядом со мной, словно из-под земли, возник городской стражник. Он тут же грубым окриком остановил меня и поинтересовался, чем я здесь собираюсь заняться?! Не дождавшись моего ответа, стражник посоветовал мне заниматься своими делами, а в этом квартале мне, мол, абсолютно нечего делать.
Я уже говорил о своей одежда, которая ни в коей мере не походила на босяцкую одежду, но этот стражник, видимо, посчитал, что человеку в таком хитоне в этом квартале не место. Мне совершенно не хотелось из-за такого пустяка поднимать скандал и доказывать свои гражданские права, поэтому не стал вступать в полемику с этим городским стражником. К тому же не желая портить своего настроения, я спокойно развернулся на месте в обратную сторону и, не ускоряя шага, начал неторопливо по главной улице спускаться в порт.
К этому времени на улице стемнело. В окнах домов загорелся свет свечей и лучин, но многие окна оставались темны, хозяева этих дом, по всей очевидности, уже легли спать. Да и прохожие на главной улице встречались реже, теперь в основном это были молодые люди, парни и девушки вырвавшиеся из дома немного погулять.
Можно было бы сказать, что прогулка удалась, Валенсия мне очень понравилась, городок действительно производил очень хорошее впечатление.
Когда я добрел до набережной, то почувствовал усталость в ногах и зарождающееся чувство голода. Дойдя до перекрестка улиц, я на автомате повернул направо и, немного пройдясь по набережной, остановился у причала, рядом с которым на океанской волне легко покачивалась наша 'Весенняя Ласточка'. Мне было очень грустно смотреть на такую побитую бирему, без экипажа на борту она выглядела совсем ущербным, заброшенным и доживающим свой век судном. Но я-то хорошо знал о том, что завтра рано утром на ее борту появится ремонтная бригада, застучат молотки и топоры мастеров. Уже сейчас рядом с биремой высятся штабель древесины и других материалов, которые будут использоваться для ее ремонта. А через две недели на обновленной биреме мы отправимся в новые плавания, 'Весенняя ласточка' будет снова бороздить океанские просторы.
Возвращаться на постоялый двор и там поужинать, мне не хотелось. На этом постоялом дворе нам предстояло провести целых две недели, за это время мы успеем насладиться тамошними завтраками, обедами и ужинами. Поэтому я решил поужинать в другом месте. Немного пройдясь по набережной, я увидел таверну, на вывеске которой был нарисован улыбающийся повар с большим белым колпаком на голове и с большой сковородой жаркого в руках. Мне очень понравился добродушное выражение лица этого повара и его добрая улыбка, поэтому выбрал эту таверну, решив в ней поужинать.
Переступив порог заведения, я сразу оказался в большом и несколько затемненном обеденном зале, который освещался несколькими сальными свечами, которых было явно недостаточно. На открытом пламени очага, расположенном в дальнем углу таверны, жарилась целая туша дикого кабана, которая была насажена на вертел, который вращал какой-то мужик. Заметив меня, этот мужик бросил свою работу и направился ко мне, практически на ходу задавая вопрос:
- Ты куда, босяк, прешь? Здесь хорошее заведение, принимают и обслуживают только благородных людей.
Я не поверил ни одному слову этого вышибалы. Как ему можно было бы говорить о, якобы, благородном происхождении людей, которые сейчас находились в таверне. Если при взгляде на одежду и лица посетителей таверны, становилось понятным, что с ними можно было бы встретиться на глухой лесной дороге, когда они примутся тебя грабить. Но вышибала упорно продолжил свое гнуть:
- Наши клиенты за еду и выпивку платят полновесным золотым, а, если тебе парень хочется попить дешевого пивка и перекусить на скорую руку, то я могу тебе дать адресок одного такого дешевого заведения, которое находится в нескольких шагах за углом нашей таверны.
Совершенно неожиданно путь к столику мне преградил мужчина крупного телосложения, неожиданно вынырнувший из-за моего плеча.
Вышибала, видимо, действительно принял меня за городского бомжа и босяка. Он по одежде и обуви оценивал мои финансовые возможности. В то время, как большинство клиентов таверны были одеты в камзолы, кожаные порты и сапоги. Правда, одежда у этих людей была сильно поношенной, в заплатах, а сапоги были сильно истоптаны. Но вышибала и на этом не остановился.
- К тому же у нас не принято обслуживать полуголых рабов.
- Я тебе не раб. - Cпокойно я мыслеречью ответил вышибале.
Я сделал шаг в сторону и претворил в реальность образ средневекового красавца, одетого в шикарный камзол с золотыми пуговицами и золотым шитьем по рукавам и обшлагам. Под камзолом просматривалась атласная рубашка, на мне были черные кожаные рейтузы, а на ногах красовались полусапожки.
Мыслеречь, преображение раба в благопристойного человека, выбили из вышибалы последние капли мозгов. Он тотчас потерял былую уверенность и величие, на моих глазах превратившись в
