принять на себя главный натиск номадской конницы. Лейтенант несколько раз заставлял ее воинов расходиться, образуя в ее середине широкий проход, и заново сходиться в плотной строй. В душе Кимвелл сильно сожалел о том, что у него очень мало бойцов, поэтому каждый их шаг, каждый маневр фаланги приходилось просчитывать, и смотреть, как они могли повлиять на общую ситуацию боя.
Лейтенант Кимвелл внимательно осмотрел артиллерийские позиции, на которых грозно смотрелись онагры и скорпионы. Артиллерийские расчеты уже давно были у своих стрелометов, в любую секунду готовые привести их в действие. Тяжело вздохнув, Кимвелл подумал о том, что этот бой пришлось планировать, принимая во внимание, строгую экономию во всем, в бойцах, в маневрах фаланги и количестве выстрелов из стрелометов.
Затем лейтенант Кимвелл вернулся к фаланге, где в этот момент повелитель о чем-то разговаривал с бойцами ее переднего ряда. Кимвелл браво, по-солдатски, отрапортовал Эль-Нассару о том, что войско к бою готово. В этот момент к ним присоединился младший лейтенант Сандерберг, он в свою очередь доложил, что по донесениям его конных дозоров, враг позавтракал и собирается покидать свой бивак.
Выслушав обоих своих офицеров, Эль-Нассар головой кивнул им, подтверждая прием рапортов. С приближением начала боя, он все более становился спокойным человеком и военачальником. Он прекрасно понимал, что сегодня с утра события развиваются согласно плану, который они до этого разрабатывали. Что эти события уже ничто не может остановить, разве что он отдаст приказ о сворачивании засады и об отступлении в свой укрепленный лагерь. Но такое оставление своих позиций не только враг, но и его народ может оценить, как моральное и физическое поражение повелителя бывшего султаната Гурам. После такого приказа и отступления Эль-Нассар уже никогда не сможет быть истинным повелителем своего государства.
До начала боя еще оставалось достаточно много времени, поэтому Эль-Нассару захотелось еще раз увидеть Ивонн Де Ля Рунж. Кивком головы он еще раз поблагодарил обоих офицеров за службу и неторопливо отправился в тот подлесок поляны, где придворная магиня последние минуты боя занималась с тремя воинами, у которых проявился магический дар.
Магиню и будущих магов Эль-Нассар застал в самый разгар беседы Ивонн Де Ля Рунж с деревенскими парнями, только что натянувшими военную форму. Парни, широко разинув рты, слушали то, что им с яростью втолковывала придворная магиня. Ивонн Де Ля Рунж шаг за шагом объясняла этим молодцам с короткими деревенскими умишками, что и по какому сигналу они должны делать во время боя. Увидев направляющегося к ней Эль-Нассара, магиня мягко улыбнулась, но отрицательно покачала головой. У нее не было времени на то, чтобы переговорить с любимым мужчиной, так как в эти ослиные деревенские головы ей предстояло еще многое вбить.
Слегка раздосадованный Эль-Нассар круто развернулся и нос с носом столкнулся с младшим лейтенантом Сандерберг, который направлялся к своему полуэскадрону. Разведывательный полуэскадрон был выведен в резерв повелителя и мог вступить в бой только по личному его указанию. Только Эль-Нассар собрался с духом, чтобы этому улыбающемуся младшему лейтенанту высказать все то, что он о нем думает, как далеко в лесу пропел кавалеристский горн.
Это был условленный сигнал о том, что вражеский отряд покинул свой бивак.
Глава 11
В Валенсию мы вернулись затемно.
Верхний город уже спал и видел вторые сны, а на припортовой улице она только начиналась. На ней пока еще было мало народа, жрицы любви еще не появились и не заняли своих постоянных постов. Припортовая улица пока еще не бурлила полнотой ночной жизни, но двери трактиров, таверн уже были широко раскрыты. Зазывалы потихоньку натягивали ливреи, чтобы приступить к своей работе по приглашению гостей в свои увеселительные заведения и по поддержанию в них образцового порядка. Не пьяные еще матросы и трудовой портовый люд с деловыми лицами сновали по улице взад и вперед. А уже закончившие свою работу портовые грузчики собирались кучками и договаривались между собой пропустить рюмочку другую в каком-либо заведении, где можно было бы выпить и поболтать, а, когда появится случай, то и морду набить надоедливому другу или товарищу.
Словом, все было, как и всегда бывало в припортовых городах, когда я, старпом Борг и сопровождающие нас морпехи на своих тягловых ящерах одрах проехали по этой улице и приблизились к нашей 'Весенней Ласточке'. На причале рядом с биремой собралось огромное количество ротозеев, которые к чему-то прислушивались и присматривались.
Когда мы приблизились к этой толпе ротозеев и спешились, то я вдруг услышал рев неизвестного животного, в котором тонули все другие звуки. Вместе со старпомом мы протолкались через толпу. Борг, как опытный боец и человек, отлично владеющий локтями, прокладывал нам дорогу, а я, прикрываясь его здоровенной фигурой, не торопясь, следовал за ним. У сходней биремы мы столкнулись с человеком, который был майором и герцогом одновременно.
У Якоба Форенкульта, как обычно, не оказалось лишнего времени для общения с нами. Он куда-то очень торопился, но, из чистой вежливости герцог на секунду задержался, чтобы, почесав пятерней свой затылок, взглянуть на меня со старпомом Боргом, прищуренным и оценивающим глазом. Майор Форенкульт действительно куда-то торопился, так как он тут же растворился в полумраке припортовой улицы.
Мне еще показалось, что майор герцог что-то хотел нам сказать, ехидная улыбочка тронула его губы. Видимо, он собирался нас предупредить о чем-то чрезвычайно важном, но в последнюю секунду Якоб передумал. Я заметил, что и мой старпом Борг как-то странно отреагировал на это поведение Форенкульта. Я не хочу этим сказать, что старпом Борг очень любил и берег нашего корабельного герцога. Мой старпом всегда с пренебрежением относился ко всем людям, которые входили в высшие слои общества, составляли знать или аристократию. Но Якоба Форенкульта он воспринимал с определенным уважением, как к любимой игрушке капитана биремы, поэтому герцога он терпел и даже иногда, по поручению капитана же работал вместе с ним.
Удивление скользким поведением майора Форенкульта, все еще продолжающийся рев неизвестного животного на палубе биремы, заставляли меня со старпомом Боргом быстрее подниматься на борт биремы. Теперь в этом иностранном реве время от времени проскальзывали нотки на нашем языке, в которых проклинались все святые Тринидада в придачу со старпомом Боргом и капитаном Скаром. Оба эти человека и остальные святые были виноваты во всех грехах, а главное они бросили на произвол судьбы одну невинную душу, заставив ее страшно мучиться и страдать от голода и жажды.
Я вместе со старпомом Боргом, который никак не реагировал на человеческие страдания, звучавшие и так душевно изливаемые незнакомым мне мужским голосом, все это время он оставался холодным и бездушным человеком, сердце и душу которого никогда не тронет человеческая жалость, поднимались на верхнюю палубу биремы.
Когда мы вдвоем на нее ступили, то перед нашими глазами открылась незабываемая картина. У центральной мачты биремы стоял Оскар, яростно обрабатывавший ее кулаками, словно боксер тренировочную грушу, и, задрав голову к низким дождевым тучам, в голос, поносивший всех и вся на этом свете. По всей очевидности, человек, только что пришедший в себя после долгого пьяного запоя, в настоящий момент очень пить и испытывал зверскую головную боль. Но этот человек после многих дней беспробудного пьянства сейчас требовал себе пива, эля или вина и чего-нибудь солененького на опохмелку, чего на биреме и в принципе не было.
Капитан Оскар оказался скандинавом высокого роста и устрашающего вида. Своей анатомией и телосложением тела он сильно напоминал старпома Борга, только был его на голову выше и в плечах шире. Голова Оскара была покрыта длинными бесцветными волосами, скатывающимися волнами к плечам великана, а глаза его были красноватыми, словно отражали свет горящих факелов, которые в связи с наступающими сумерками собирались зажечь матросы биремы. Они осторожно обходили белокурого
