Белгороде отсутствовал.
Возвращается однажды Назаров домой. А у подъезда его зачем-то караулит тесть. Подполковник милиции в отставке, гаишник, с таким только водки выпить и про футбол поговорить.
Назаров вылазит из машины, а тесть — в дутом спортивном костюме, на ногах туфли «саламандры», тот еще модник — подскакивает со скамейки, Назарова за плечи останавливает и бормочет: — Тихо, тихо, главное — тихо…
А Назаров и не думал кричать. В груди все сварилось вкрутую — так перепугался.
— Что-то со Степкой? Да? Или с Олей? — Лепечет и руки тестя сбрасывает, на ватных ногах старается к подъезду…
А тесть свое: — Тихо, тихо, ты главное не нервничай, нервничать не надо… Будь мужиком!..
— Да пустите меня! — Назарова уже трясет. Голос прорезался: — Что случилось?! Степа?!
— Ничего, тихо, тихо…
И тут на третьем этаже распахивается окно, высовывается дорогая жена Оля: — Папа, папа! Не пускай его, он с Андреем подерется! — А Назарова как будто и не видит.
Тесть свое: — Тихо, тихо! — руки цепко, наглухо Назарова держат.
— Оля! — спрашивает снизу Назаров. — Что происходит?!
Соседи, понятно, высунулись, за всем этим спектаклем наблюдают. Мелькнул в окне и спрятался за штору тещин индюшачий ебальник…
А Оля, сука, снова исключительно к отцу обращается: — Папа, не пускай его!..
Назаров к подъезду рвется, а тесть отбрасывает: — Будь мужиком!..
— Это мой дом! — свирепеет Назаров. — Там моя жена и сын!
— Тихо, тихо, потом разберемся, что чье… Тихо…
Оказалось, был у его Оли все их женатое время какой-то Андрей. Фамилия вообще всех денег стоила — Мутный! Пока Назаров отсутствовал, этот Мутный Андрей уговорил Олю и жить к Назарову перебрался…
Не известно даже, чей сын Степка. Назарова или Мутного. Экспертиз генетических не делали, отцовство осталось невыясненным.
Сколько часов провел Назаров над фотографиями. Раньше и сомнений не возникало, младенец Степка — вылитый Назаров. А потом уже так не казалось. Лет через десять нашел Ольгину страничку в «Одноклассниках», невидимкой смотрел на Степу. Особого сходства с собой не обнаружил. Но и на Мутного не похож. Одно лицо с Олей. В мамашу свою хлопец пошел. Можно было бы сейчас выяснить: сын не сын, но перегорело все…
А тогда была у Назарова настоящая трагедия: из дома выгнали, сына отняли. Тесть, падла, зудел: «Смирись, оставь квартиру Оле с дитятей».
С какого перепуганного хуя? Там больше половины Назаровских денег вложено было. Дедушки- бабушкино наследство!
Тесть предупредил: — Работать не дам! Отступись!
Послал его подальше и судился. Треть высудил. Оля в отместку со Степкой видеться не давала, и тесть после заседаний всякий раз сопел: — Не мужик! Не дам тебе тут дела свои поганые крутить!
Реально по всем фронтам подосрал: налоговая, менты, таможня. Работать через Белгород больше не получалось. И квартиру общую продавать не стали, просто оценили — очень занижено, и выплатили Назарову его долю — подавись!
Ебаные гниды! Сколько лет прошло, но стоило Назарову вспомнить Олю и ее семейку, кулаки сжимались и нога непроизвольно вперед вылетала, словно он хотел со всего маху залепить смачный пендель своему белгородскому прошлому. И настроение сразу портилось…
В девяносто седьмом Назаров вернулся в Харьков к родителям. С язвой желудка на нервной почве. Имелась еще машина «опель-астра» и три тысячи долларов.
Отец выручил, снова на ноги поставил. В отличие от купи-продай Назарова, он был настоящий технарь. Электронщик, кандидат наук. На заводе «Харпластмасс» в конструкторском бюро у отца товарищ работал. За символические деньги приобрели у него чертежи дробилки для измельчения пластиковых отходов.
Назаров с горя совсем плохо соображал: ну, дробилка и дробилка. Отец же проявил коммерческую смекалку, взял чертежи, апатичного Назарова и поехал в Москву, где жил другой его товарищ, институтский, который в данный жизненный период на «Серпе и Молоте» арендовал часть цеха, и было там у него оборудование для изготовления полиэтиленовой пленки — из тех самых отходов.
— И что? — непроходимо тупил Назаров.
— Как что? — удивился отец. — Готовое производство в одном цеху!
Сделать дробилку стоило семьсот долларов. Прикинули и решили заказать две. На это ушло пару месяцев — там же на «Серпе». Пока суть да дело, Назаров вспомнил про знакомых в Орле, в Воронеже, договорился насчет сбыта.
Дробилки за вычетом аренды стали приносить Назарову ежемесячно стабильные деньги. В девяносто восьмом — что-то около тысячи долларов в месяц. А когда разогнались, вообще две с половиной, три тысячи. Даже по столичным меркам нормально.
Назаров в Москве квартиру снимал, пока не нашел себе постоянную москвичку Ларису — чуть старше Назарова, но тоже в его вкусе, — к ней и переехал. В разговорах называл «женой», но жили нерасписанные. Ссорились, мирились. Назаров то сбегал от нее, то возвращался, детей не завели…
А Вадюха остался в Харькове, и пришлось ему трудновато, потому что совместный белгородский бизнес с Назаровым закончился. Вадюха в одиночку еще пытался — торговал выключателями, моторами, пока лавочку окончательно не прикрыли. Таможня стала крепкая и жадная.
Вадюха по мелочи что-то возил. Схемы для гидравлического оборудования взялся чертить — он хорошо это делал, с института, а за чертежи платили. На «девятке» своей таксовал по вечерам. Участок земельный купил — картошку и что там еще бывает — лук, морковь выращивал. В смысле доходов, понятно, что последние десять лет не зарабатывал, а перебивался. Официальной работы не было, трудовую кому-то сунул, чтоб стаж шел. Женился, двоих дочек Светка ему родила — обычная человеческая жизнь.
Назаров поначалу терзался, что друга слил, но дробилки были одноместным Боливаром, на котором для Вадюхи места не было. Так Назаров себя успокаивал.
Надо признать, отдалился он от Вадюхи: Москва, новые приятели, свои и Ларисы. Отдыхал в Египте, в Турции, в Испании, на Кипре. Сменил «опель» на сотку «ауди».
Вадюха сам обычно звонил или писал, а Назаров не то чтобы сторонился, но как-то выронил отношения, и лет пять-семь их тащил один Вадюха, который никакого охлаждения и не замечал, волок дружбу за двоих по старой ломовой привычке.
Назаров приезжал в Харьков раз в полгода. Разумеется, встречались, выпивали. Назаров угощал и про себя отмечал, как он, современный столичный житель, человечески перерос провинциала Вадюху. И это понятно, Назаров — городская интеллигенция в четвертом поколении, а у Вадюхи бабушку Марфой звали…
А потом кризис! И эпопея с вторсырьем начала заканчиваться. Производство сделалось, что говорится, нерентабельным. Из Китая оптом везли рулоны за копейки.
Перестроились на пакеты, но было ясно — и тут задавят. Одну дробилку Назаров остановил, оказалась не нужна. И напрасно рыскал по провинции, клиентуры новой не нашел.
Денег получалось вдвое меньше. Затем серп-и-молотовское начальство погнало из арендуемого цеха, работа замерла до выяснения ситуации месяца на три. Пока стояли, растеряли последних покупателей. Поссорился с Ларисой в очередной раз.
Назаров «ауди» продал и в Харьков приехал. Как одиннадцать лет назад вернулся к тому; с чего начинал, — лишь повзрослел, чтоб не сказать — постарел.
И снова выручил отец, с матерью посовещался, и решили оставить Назарову квартиру, а самим перебраться в Полтаву к бабушке — отцовской маме, она их давно звала…
Назаров в Харькове вначале скучал, а через две недели — как не уезжал. Вадюха заходил каждый день. И будто не было Москвы — снова лучшие друзья. Только для Вадюхи так всегда было, это же у Назарова происходила реставрация отношений. К чести его будь сказано, он очень стыдился своего
