манжеты Занозы.
— Так можно же и на улице выпить. — Заноза ощутил, как в груди заворочался тяжелый горчичный жар. — Ты пока на съемке будешь, я с бухлом нарешаю, я могу…
— Не надо!.. — перебил Мозглявый.
— Чё не надо? Чё тебе не надо-то?!.
Вот такие моменты больше всего не любил Дима Заноза. Когда никому ничего не надо! Когда вот так прогоняют!.. Сделалось больно. Просто очень. Будто на голом сердце растоптали сапогом черствый сухарь…
Расстроился. А чего, спрашивается? Можно подумать, Заноза был таким увлекательным собеседником. Нет же. Его и в родном зале не особо жаловали. Сыпал, как тетрис, изо дня в день, из года в год одними и теми же словами-детальками, только успевай поворачивать да утрамбовывать. А замешкался — все, смертельная обида. Не хотят, видите ли, с Занозой общаться…
Мозглявый свернул в темную, точно тоннель в метро, арку сталинки. Впереди переливалась редкими фонарями кривенькая, утекающая куда-то под землю улица. Заноза механически последовал за Мозглявым в арку. Уличный шум сразу затих.
— Ну, ты что, так сразу уйдешь? — нехорошо улыбнулся Заноза. — Давай хоть покурим, поговорим, как люди…
— Не курю, — отмахнулся Мозглявый.
— Может, ты еще и не говоришь? — засмеялся Заноза негромким посторонним смехом. А Мозглявый даже не заметил, что в Занозе уже клокочет та сущность, за которую его еще со второго класса прозвали Занозой.
— Ну, оставь хоть телефончик свой. Созвонимся… — Заноза огляделся. Пусто, тихо.
— У меня номер новый, я его наизусть еще не выучил, — нагло соврал Мозглявый. — Говорите ваш, я запомню…
— Забудешь, — не поверил Заноза.
— У меня память профессиональная! — торопил Мозглявый.
Заноза первым делом со всего маху наступил ногой на ботиночек. Мозглявый ойкнул. Нога Занозы съехала с ботиночка, а большой «сименс», согнутый крюком, уже зацепил ворот куртки Мозглявого. Одновременно с ногой Заноза поскользнулся. Специально. Палец надвое распорол курточку…
«Цок-цок-цок-цок» — посыпались на асфальт отлетевшие пуговки-патрончики. С таким дробным цокотом стучали по линолеуму когти питбуля по кличке Пуля. Если Занозе звонили в дверь, Пуля подскакивал, бежал к двери: цок-цок-цок-цок. Вначале добежит, а потом уже голос подает. Только не «гав- гав», как обычная собака, а нутряно, страшно — «ув-ввв, ув-ввв», словно бы ожившее железо под землей залаяло.
Заноза неожиданно подумал, что тигровый Пуля, или Пулька — так называла пса баба Вера, когда спит, очень похож на виолончель, ту самую, на которой пиликала мать, пока не спилась и ее не погнали из оркестра…
— Я не нарочно, — ласково извинился за куртку Заноза. Улыбка уже не сходила с его лица. — Ты ж моя морда! — с нежной жестокостью Заноза всей пятерней ухватил Мозглявого за щеку, стиснул, чувствуя пальцами синюю отечную боль.
Мозглявый скульнул, рывком высвободил щелкнувшую об зубы щеку.
Заноза, смеясь, цапнул Мозглявого за реденький волосяной хвостик. Мозглявый дернулся, освобождаясь, и сам себя наказал.
— Ты ж моя морда! — в пальцах Занозы остался пучок крашеных волос.
— Да вы отстанете от меня или нет?! — заверещал Мозглявый.
В кулаках у Занозы резко потеплело — прихлынула кровь. Они, точно эрегированные, налились, увеличились в размерах — «встали» на Мозглявого.
Заноза, опомнившись, сообразил, что уже с полминуты треплет Мозглявого. Не бьет, а именно треплет. Как сказала бы баба Вера: «Поймал мыша и ебёт неспеша»…
Заноза напоследок бросил кулак в бочок Мозглявому, сказал: — Хуякс! — и прям увидел, как на девичьих ребрах Мозглявого растекся огромный чернильный синяк.
Мозглявый странно упал — в два приема. Вначале согнулся, а затем повалился.
Заноза оттопырил большой палец левой руки, а правым пальцем стал смешно нажимать воображаемые кнопки.
— Пим-пим-пи-пи-пи-ри-пим… Але! Але, блядь! Как слышно? Прием! Это милиция? — пропищал Заноза. — Говорит актер Хуичкин. Мне тут шиньён хулиганы оборвали! Приезжайте!..
Заноза засмеялся шутке про шиньон. Продудел «Турецкий марш»: — Парабарабам-пара-барабам! — поднес «сименс» к уху: — Але? Да, это я, Заноза… Ну, как дела?.. Да тут одному известному актеру Яичкину пиздюлей выписал. Чтоб не умничал… Конь в сапогах, блядь, невоспитанный!.. А вы, пацаны, где территориально?.. Ну, я щас к вам приеду… — Заноза подмигнул Мозглявому. — Привет тебе передают…
Мозглявый запыхтел.
— Ты не понял, Хуичкин?! — Заноза несильно пнул Мозглявого. — Тебе привет передавали. Что говорят в таких случаях вежливые люди?.. «Спасибо» они говорят!
— Сысибо… — бито прошелестел Мозглявый.
Захотелось еще напугать. Заноза, как туча, навис над Мозглявым, обхватил руками голову и надсадно, с театральной истеричной хрипотцой, проорал: — А-а-а! А-а-а! Ебальник! Ебальник! Что такое ебальник?! Не помню!!!..
Мозглявый съежился. Заноза перехватил его панический, сразу во все стороны взгляд — словно включили свет и тараканы разбежались.
Заноза на прощание разогнал ногами отлетевшие пуговицы-патрончики, чтобы Мозглявый лишний раз помучился, пока их все подберет.
Посмотрел на скрюченного Мозглявого и побрел прочь.
Пусто, холодно было в душе у Занозы. Будто в ледяной подмосковной новостройке.
Возле метро «Белорусская» Заноза глотнул из чекушки «рижского бальзаму».
На сердце потеплело.
Готланд
Шел третий день книжного Франкфурта. Я полулежал на прилавке нашего издательского стенда, похожий на поверженный экспонат. Подходили полезные люди — бумажные агенты, переводчики, редакторы. Я избирательно отпускал наши честные книги, полагаясь только на классовое чутье. Буржуазную сволочь гнал и отпугивал. Одаривал изгоев и радикалов.
— Вы — Елизаров? Приезжайте-ка к нам на Готланд. У нас с декабря свободная комната. Платим девять тысяч крон, это примерно тысяча евро…
Она напоминала терпеливую подругу какого-нибудь питерского живописца — такого выпивающего амбициозного бородача не без таланта, упрямо пишущего заунывные кандинские каляки-маляки. На «подруге» было что-то вязаное, в мягких серых тонах — растянутый по всему телу шерстяной «хемингвей» на женский лад — хотя, может, я что-то путаю. Просто меня умиротворяют свитера крупной вязки.
Я взял протянутую визитку.
«Шутит…» — подумал я, но спустя пару дней из Берлина написал ей, Приглашающей Стороне, и она ответила. Меня действительно ждали к декабрю в Швеции, на острове Готланд. Получалось, что мне повезло…
Немецкий грант подходил к концу и письменный стол с видом на море был весьма кстати. Начиналась третья книга, и она требовала уединения.
Для дороги я выбрал автобус. Во взрослой жизни я так и не научился пользоваться самолетами. Летал в школьном детстве на маленьких пассажирских «яках», в которые ты запросто входил со своим
