кое-какие делишки: получить у ревизора жалованье за месяц и остаток порционных, отдать старшему артиллеристу сорок долларов долгу и получить — хотя и сомнительно, что сейчас получишь, — десять долларов с одного гардемарина… Надо, наконец, проститься с товарищами.
— Вали, вали, Ворсунька!..
— Боязная штучка, ваше благородие, — говорил вестовой, не зная, куда деть изящный веер из перьев, которым Нюточке предстояло обмахиваться в кронштадтском собрании.
— Заверни в бумагу или… куда, в самом деле, положить?.. Клади в треуголку…
— Как бы не повредить штучку… Штучка нежная, ваше благородие.
— Так заверни, Ворсунька, в одеяло… Жаль мне, брат, что я с тобой расстаюсь…
— И мне жалко, ваше благородие… Славу богу, жили с вами хорошо. Обиды от вас не видал…
— И ты мне служил хорошо… Вот возьми себе этот пиджак… и сапоги старые бери… Ах, Ванька- антихрист! Ах, чертова перечница!
— Премного благодарны, ваше благородие! — проговорил вестовой и подумал: «Ишь как он отчесывает адмирала!»
— Счастливец вы, Василий Васильевич, — проговорил Снежков, останавливаясь у порога каюты.
— Покорно благодарю, хорошо счастье! Вы вот все пойдете в Австралию, а я…
— Так зато, подумайте: ведь не будете адмирала видеть… За одно это я охотно пожертвую всякими Австралиями… Ей-богу…
— Вам надо, Владимир Андреич, от нервов лечиться…
— Вам вот смешно… Уж я бром принимаю, а как он заорет…
— Febris gastrica?
— То-то и есть… Я бы с восторгом с вами «перепустился» [6] .
— Суньтесь-ка к адмиралу… Попросите его…
— Разве это возможно! — вздохнул Снежков.
— То-то невозможно… И кто решится ему об этом сказать… Наш Монте-Кристо у него не в фаворе… Что, Ворсунька, готово?..
— Сию минуту, ваше благородие…
— Ну, простимся, Владимир Андреич… Жаль мне расставаться с нашей кают-компанией.
Оба лейтенанта обнялись и трижды поцеловались.
Переведенный лейтенант побежал проститься с остальными.
Пока шли сборы, команда купалась.
В море был опущен большой парус, укрепленный к борту веревками со всех четырех углов паруса. В этом громадном мешке шумно и весело плескались голые мускулистые тела с побуревшими от загара лицами, шеями и руками. Выплывать из-за этого мешка было строго воспрещено, чтоб не попасть в чудовищную глотку акулы.
Матросы были очень довольны этим нечаянным купаньем. Куда оно лучше и приятнее, чем эти ежедневные обливания из брандспойта. И среди скученных тел шли веселые шутки, раздавался смех… Все только находили, что очень тепла вода и нет от нее озноба, как в русских реках и озерах. Кто-то сообщил, что купаться выдумал адмирал, и его за это хвалили. Нечего говорить, заботлив он о матросе. Господ донимает, муштру им задает, а матроса жалеет. И прост, — видно, что не брезгует простым человеком…
— Выходи, ребята! Шабаш купаться! — прокричал боцман, получив приказание с вахты.
И матросы один за другим поднимались по выкинутому трапу и, ступив на палубу, словно утки, отряхивались от воды и бежали на бак одеваться.
Адмирал уж начинал обнаруживать нетерпение: он то и дело посматривал на часы и взглядывал, не спускают ли на клипере баркаса. Ужасно копаются… Долго ли мичману собраться?.. Не для того ли он и сделал это перемещение офицеров, чтобы приучить господ офицеров быть всегда готовыми?.. Мало ли какие случайности бывают в море, особенно в военное время… Пусть привыкают… Пусть знают, что и океан не может служить препятствием…
— Михаил Петрович! — обратился он, переходя с полуюта на мостик, к старшему офицеру.
— Что прикажете, Иван Андреич?
— Нынче у мичманов целые сундуки вещей, что ли? Отчего Петров не едет, а… как вы думаете?
— Еще не прошло получаса, Иван Андреич.
— Когда главнокомандующий приказал мне в Крымскую войну ехать на Дунай, я через двадцать минут уже сидел в телеге, а вы мне: полчаса… Мичману перебраться с судна на судно и… полчаса?..
— Да вы сами назначили этот срок, ваше превосходительство!
— Ну, назначил, а он, как бравый офицер… Ну если бы во время сражения… понимаете… тоже полчаса?
Адмирал не отличался особенным красноречием, и речи его не всегда бывали связны… Вдобавок, во время возбуждения он слегка заикался…
— Во время сражения не надо брать с собой багажа, Иван Андреич…
— Какой у мичмана багаж… Вы, Михаил Петрович, вздор говорите-с…
И адмирал круто повернулся от старшего офицера, к которому очень благоволил, как к отличному моряку…
Уж он в нетерпении стал хрустеть пальцами, сжимая обе руки, как от борта «Голубчика» отвалил баркас и под парусами, то скрываясь в большой океанской волне, то вскакивая на нее, несся к корвету.
Лицо адмирала прояснилось. Баркас шел лихо, и паруса стояли отлично.
«И из-за чего это он каждый день кипятится? Из-за чего никому не дает покоя? — размышлял Николай Афанасьевич, принужденный оставаться наверху, вместо того чтобы кейфовать внизу. — Кажется, и карьера блестящая — человек на виду, всего достиг, чего только можно в его годы, командуй спокойно эскадрой, а то нет… всюду сует свой нос, неизвестно для чего переводит в океане офицеров, ссорится с высшим начальством, допекает гардемаринов… Чего ему неймется!»
Так размышлял сибарит Николай Афанасьевич и нетерпеливо ждал: скоро ли окончится вся эта суматоха и он напьется чаю, как следует порядочному человеку.
Баркас пристал к борту, и мичман Петров далеко не с радостной физиономией представился капитану.
— Очень рад служить вместе! — приветливо и добродушно промолвил капитан.
— А вы, господин Петров, отлично шли на баркасе… Здравствуйте… — Адмирал протянул руку. — Только зачем вы так долго собирались?.. Не хотели, что ли, на «Резвый»? — пошутил адмирал.
«Очень даже не хотел!» — говорило кислое лицо мичмана.
— Я, ваше превосходительство, кажется, скоро собрался…
— А мне кажется, что долго-с, — резко проговорил адмирал.
Мичман смутился.
— Надеюсь, вы будете так же хорошо служить на «Резвом», как на «Голубчике»… Мне вас хорошо аттестовал ваш командир… Будем, значит, приятелями! — поспешил подбодрить смутившегося мичмана адмирал, только что его оборвавший… — Можете идти.
Когда маленький лейтенант явился откланяться адмиралу, он сказал:
— Прошу не думать, что я перевожу вас по каким-нибудь причинам. Никаких. Считаю вас хорошим офицером… Вам будет небесполезно поплавать на таком образцовом военном судне, как «Голубчик»… С богом, Василий Васильич…
И адмирал крепко пожал его руку.
Через четверть часа оба судна снялись с дрейфа и, поставив все паруса, снова понеслись по десяти узлов в час.
Подвахтенным просвистали вниз, и капитан наконец спустился к себе в каюту и мог основательно заняться чаем.
Ушел к себе и адмирал и через час послал Ваську пригласить к себе господ гардемаринов и кондукторов.
Увы, не «промело»!
