затруднительно, поскольку общественное мнение будет возбуждено воплями возмущения, которые наверняка поднимет вся эта корпорация. Однако я вполне отчетливо сознаю, что это сословие оказывает влияние, которое может оказаться крайне враждебным по отношению к моему правлению. Эта профессия — вам это известно лучше, чем мне, Монтескье, — формирует холодный и умеющий жестко отстаивать свои принципы характер, формирует людей, все стремления которых направлены на то, чтобы постоянно проверять, основываются ли действия правительства на фундаменте чистой законности. У адвоката, в отличие от чиновников, нет ярко выраженного чувства социальной необходимости. Он рассматривает закон с слишком короткой дистанции и под слишком малым углом зрения, чтобы обладать верным ощущением такого рода необходимости, в то время как чиновник…
Вам вовсе нет нужды его оправдывать.
Совершенно верно. Ведь я помню, что мой собеседник — один из крупных чиновников, служивших столь блестящей опорой трону французского монарха.
И один из тех, кого не так-то легко было побудить к выполнению распоряжений, противоречащих конституции.
И тем самым вы в конце концов уничтожили государство. Я не желаю, чтобы мои суды превратились в парламенты и чтобы адвокаты занимались политикой, будучи защищенными неприкосновенностью, гарантируемой им их сословием. Величайший человек столетия, оказавший вашему отечеству честь своим рождением, сказал: «Я хотел бы, чтобы любому адвокату, плохо отозвавшемуся о своем правительстве, можно было отрезать язык». Современные нравы не столь жестоки. Я бы не стал заходить так далеко. В первый день моего прихода к власти я ограничусь совсем простой мерой: издам указ, который полностью признавая независимость адвокатского сословия, подчинит адвокатов предписанию, по которому начальника адвокатов назначает на должность сам монарх. В констатирующей части моего указа не составит труда объяснить клиентам адвокатов, что в случае такого назначения обеспечивается более эффективная защита, чем в том случае, если адвокатский корпус пополняется сам из себя, т. е. в некотором роде из сомнительного общества.
Воистину, самым отталкивающим мерам можно отыскать разумное объяснение. Однако расскажите теперь, как вы намерены обойтись с духовенством. Это такая организация, которая лишь частично зависит от государства и опирается на духовную власть, резиденция которой расположена вне пределов вашего государства. Я должен даже сказать, что я не знаю более никакой силы, которая была бы для вашего правительства опасней, чем эта власть, обращающаяся к нам от имени небесных сил и повсеместно опирающаяся на земное начало. Не забывайте, что христианская проповедь — это проповедь свободы. Вне всяких сомнений, с помощью государственных законов проведена четкая граница между сферами религиозной и политической власти; вовсе не следует сомневаться и в том, что священники поднимут свой голос только от имени Евангелия; однако божественный дух, исходящий от Евангелия, является камнем преткновения для материализма политики. Одна эта книга, полная смирения и кротости, уничтожила Римскую Империю, императоров и их власть. Народы, открыто признающие христианство, все больше будут уходить из под влияния деспотизма, поскольку христианство слишком высоко чтит достоинство человека, чтобы на него посмел посягнуть деспотизм. Оно раскрепощает духовные силы, на которые власть человеческая не оказывает влияния. Берегитесь священника! Он зависит от Бога, но влияние его распространяется повсеместно — на церковь, семью, школу. У вас нет власти над ним. Он подчиняется не вам, он подчиняется порядку, который не затронут посягательствами закона и власти. Если вы — монарх католического государства и духовенство — ваш враг, то рано или поздно вы обречены на поражение, даже если за вами стоит весь народ.
Я действительно не знаю, как вам приходит в голову, что священник является апостолом свободы. Ничего подобного я никогда не наблюдал ни в былые времена, ни в современных условиях. Я всегда рассматривал духовенство как естественную опору абсолютизма. Подумайте только: если в интересах упрочения моего государства я принужден был сделать уступки демократическому духу своего времени, если я превратил всеобщее избирательное право в основу своего господства, то все это — лишь ловкий прием, обусловленный духом эпохи; я таким же образом воспользуюсь господством небесного провидения, и по этой причине явлюсь монархом милостью Божией. С этой точки зрения духовенство должно меня поддерживать, поскольку мои авторитарные принципы согласуются с подобными же принципами клира. Если же духовенство займет враждебную позицию, если оно употребит свое влияние на ведение тайной войны против моего правительства…
Что тогда?
Я вызову раскол в церкви, который разорвет все узлы, связывающие клер с римской курией, поскольку там располагается гордиев узел. Моя пресса, мои журналисты и политики зададут такую линию в своих выступлениях: «Христианство не связано с католицизмом; то, что запрещает католическая церковь, разрешает христианство. Независимость духовенства от государства, его подчинение римской курии — все это чисто католические догмы. Такое положение дел создает постоянную угрозу безопасности государства. У верующих в нашей империи верховным священнослужителем не должен быть иноземец. Это означало бы, что порядок в стране будет поставлен в зависимость от произвола власти, которая в любую минуту может стать нашим врагом. Любая средневековая иерархия, связанная с отношением к народам как к находящимся в младенчестве и требующим пастыря, более не соответствует мужественному духу современной культуры, ее просвещенному началу и ее самостоятельности. Почему властителя духовного следует искать в Риме? Почему политический авторитет не может совпадать с авторитетом религиозным? Почему монарх не может быть одновременно и первосвященником?»[39] Это линия, которую станет проводить пресса, и в особенности пресса либеральная, и вполне вероятно, что основная масса народа воспримет ее с радостью.
Если вы поверите в это и рискнете предпринять что-либо подобное, вы тотчас же, и наверняка самым ужасным образом, познаете, что означает власть католической церкви даже для тех народов, у которых она, по всей видимости, ослаблена.
Чтобы я стал такое предпринимать! Боже праведный! Нет, на коленях молю я Господа и повелителя нашего о прощении, если я хоть словом поддержал подобного рода гнусные намерения, порожденные лишь одной ненавистью к католицизму. Но Бог, давший людям власть, не запрещает этой власти защищаться от интриг клира, который ведь преступает заповеди Евангельские, отказывая повелителю в послушании. Мне слишком хорошо известно, что работа против меня будет вестись путем воздействия на народ, которое невозможно уловить; однако я отыщу средства вычислить человека, направляющего это воздействие, пусть даже он находится в лоне римской курии.
Как вы намерены осуществить это?
Будет достаточно указать папскому правительству на духовное состояние, в котором пребывает мой народ, страждущий под гнетом церкви, стремящийся освободиться от него, способный собственными усилиями покинуть лоно католической церкви и привести к расколу духовенства, как это было осуществлено церквами греческой и протестантской.
Действие вы подменяете угрозой!
Вы слишком заблуждаетесь, Монтескье, и не осознаете моего преклонения перед папским троном.
