С той и другой стороны гремели выстрелы и летели ядра.
Князь Щетинин и бояре так направляли свои выстрелы, что они все били в одно место, в высокую башню, что стояла над главными воротами, и в самые ворота. Поляки старались сбить наши орудия.
В Смоленске не ожидали так скоро приближения русских, а впрочем, все равно помощи для него быть не могло. На юге казаки, а в самой Польше шведы отвлекали все главные силы.
Воевода пан Мышицкий решился до времени только отбиваться, думая, что, может, русские и минуют его, а то и подоспеет кто из своих, и вяло отстреливался со своих стен.
Три дня неумолчно грохотали пушки.
— Господи, да когда же бой будет! — с сокрушением спрашивали Петр и другие молодые люди.
— Подождите. Вот пойдем на приступ, тогда и бой! — утешали их старики.
Молодежь для лихости подъезжала под самые стены Смоленска и перебранивалась с панами в красных кунтушах, которые гуляли по стенам, когда ослабевала канонада.
— Пора, пора, государь, — уговаривали царя на приступ, но он еще не решался.
Однажды утром в ставку Трубецкого прибежал запыхавшийся конник.
— Князь, на нас рать идет! — сказал он.
Князь вскочил с лавки.
— Откуда? Чья?
— Оттуда! Видно, поляки. Все на конях! — ответил испуганный конник.
— Коня! — приказал князь. — Кличь стрелецкого голову, да Щетинина, да Кильзикея сюда!
Он уже распоряжался, выстраивая войска. Царь выехал на коне.
— Что приключилось?
— Бают, помощь ляхам идет! Рать! — торопливо ответил князь, отдавая приказы.
— Пусть вперед идут драгуны да разведают, и мигом назад! Мы их встретим! Боярин, пушки-то картечью набей!
Петр сиял радостью и всем встречным весело говорил:
— Ужо порубимся!
Но для него наступило быстрое разочарование. Назад скакали драгуны, а с ними какие-то сзади в алых жупанах, и над ними веял бунчук.
— Да это казаки! — воскликнул царь и весело засмеялся.
Действительно, это были казаки — сам атаман Золотаренко. Толстый, коренастый, он едва доехал до царя, как скатился с своего коня, покрытого пеной, и опустился на колени, кинув на землю свою булаву.
— Челом тебе, царь! — сказал он. — Привел тебе своих вояков и сам пришел, а в дороге для твоей царской короны взяли мы, казаки, Гомель с Быховом.
Тут он принял от есаула два огромных городских ключа и положил их рядом с булавою. Царь засмеялся и, сойдя с коня, ласково кивнул Золотаренко.
— Встань, атаман, жалую тебя к руке своей. Много ли с тобою казаков?
— Шесть тысяч, батько!
— Доброе дело! Шесть тысяч молодцов. Этак мы и Смоленск возьмем!
— А то як же? — ответил атаман. — Скажи только!
Царь обласкал атамана и звал его к своему столу. Там, после трапезы, атаман рассказал про свои победы.
Они шли, эти шесть тысяч казаков, как огонь по степи. Все, что встречалось по дороге, сметалось в прах. Гомель противился — что от него осталось? А Быховец что? они взяли его в одну ночь. Трусы эти поляки. Они как казацкий жупан увидят, так дрожат.
— Им наш батька такого страха нагнал! ух!
В то время, действительно, одно имя Богдана Хмельницкого повергало поляков в трепет.
— А не устали твои молодцы?
— А с чего, батько?
— Так завтра берем Смоленск! Князь, — обратился царь к Трубецкому, — сговорись с кем надобно!
— Наконец-то! — вздохнули все с чувством радости…
Петр и его стремянный, Кряж, впервые пережили настоящий бой. Ночью, едва начались приготовления, Антон с суровым видом сказал Петру:
— На тебе, княже, надень чистую сорочку да испроси благословения у батюшки!
Петр хотел засмеяться, но увидел серьезную сосредоточенность на лицах и отца, и Антона — и смирился. Его самого охватил священный трепет.
— Батюшка, благослови! — произнес он, опускаясь на колени. Отец торжественно снял с шеи своей образок, который всегда носил окромя тельного креста, и поднял его над головою сына.
— Благослови тебя, Господи, и ныне, и присно, и во веки веков. Пошли тебе силы, крепости и удали! Аминь!
Он дал сыну поцеловать образ и надел его ему на шею.
Восторженная радость осветила лицо Петра. Он вскочил на ноги и крепко обнял отца.
— С Богом! — сказал растроганный князь.
— А ты, батюшка?
Князь покачал головою.
— Я нонче в бою не буду. Мое место при царе быть!
Он поцеловал сына и любящим взором проводил его из своей палатки.
Петр лихо вскочил на коня, которого подвел ему Кряж, и поехал к своему отряду.
На время боя он отпросился от царя, и князь дозволил ему встать в челе своего ополчения под руководством старого Антона.
— Береги мне его! — крикнул он Антону. Тот только кивнул головой.
— Глаз с него не спущай! — сказал он в свою очередь Кряжу, на что тот только ухмыльнулся.
— Ну, потешим, княже, свою душеньку! — говорил он весело, помахивая своим шестопером.
— В первый раз, Кряж, сердце так и замирает!
— Что в бой, что под венец, — ответил Кряж, — мне тут один стрелец сказывал: идешь — жутко, а там и не в себе. Только помахивай!
— С коней долой! всем пешим быть! — отдал приказание молодой полковник, князь Урусов.
— Вот тебе и сказ! — засмеялся Петр. — А на коне куда способнее!
— С коней долой! — слышались команды дальше, и вдруг грянула пушка. Это был сигнал двигаться. В темноте ночи двинулись войска, с трех сторон подбираясь к городу.
Петр шел наугад. Он знал, что его присоединили к стрельцам и что все они идут на главную башню, которую снова теперь громят из пушек.
Медленно, шаг за шагом подвигалась вся масса под грохот канонады, и вдруг раздался оглушительный крик ура, покрывший весь грохот, и, подхваченный словно волною, Петр понесся вперед. Ему пришлось куда-то лезть, он почувствовал, что начался бой, и закричал звонким голосом. Кто-то толкнул его в грудь, он махнул саблей и бежал дальше, спотыкаясь, падая, вскакивая на ноги, и с криком махал саблей. И вокруг слышались крики, стоны, проклятья.
Восток побелел, красною полосою означилось место восходящего солнца. Бледный свет озарил окрестности, и Петр увидел себя под стенами Смоленска; позади оставались взятые городки, где одним натиском были уничтожены слабые защитники.
Стрелецкая небольшая пушка раз за разом стреляла в толстые ворота.
Артамон Матвеев, простоволосый, с саблей, по которой текла кровь, распоряжался осадою, а сверху, со стен, сыпались камни, пищальные пули, лились смола и кипяток и с грохотом скатывались бревна, давя людей.
И опять вдруг пальба прекратилась, что-то загрохотало, и Петр с толпою очутился за воротами. Поляки ожесточенно рубились. Петр увидел толстое, красное усатое лицо, и вмиг оно облилось кровью от удара его сабли.
— Ура! — ревело кругом и неслось по узким кривым улицам, как лавина.
