фоне личных отношений, однако, покуда длиться расследование, говорить наверняка о причинах убийства и причастности к нему обвиняемого еще слишком рано…
Данные районной прокуратуры утверждают об отсутствии в своей практике подобных происшествий, и поэтому следственная группа призывает горожан быть бдительными, не поддаваться панике, но в случае, если возникнет полезная для расследования информация, непременно обратиться в прокуратуру или в отделение милиции…»
Сухое, сжатое, схематическое изложение криминальной хроники, которое меня всегда раздражало, и от которого нельзя было уклоняться.
Шеф долго морочил голову увещеваниями о «громкой» статье, пока я, наконец, не рассказала ему о просьбе следователя.
Вряд ли ему пришлась по душе такая новость, он побелел от злости, и все же вынужден был ее проглотить.
– Ладно, Анна, – смиренное наитие. – Ты профи и сама знаешь, что делать.
Я снова задумалась о словах Черныша.
Предположим, убийца (если это действительно не Гришин) прочтет в газете, что арестован кто-то другой. Может, попадясь на уловку, лицедей снимет маску и выйдет на свет? Не на это ли рассчитывал главный следователь?
Черныш производил впечатление человека грамотного и опытного. Если он надеялся закрыть папку с делом в течении нескольких недель, может, так и будет.
В случае, если убийца, к примеру, – это морально-неустойчивый псих, задушивший девчонку сдуру, в порыве тупой ярости, после чего спрятался подальше и ждал теперь, чем все закончится. Конечно, его можно легко поймать на крючок.
Только это портрет примитивного пятнадцатилетнего недоумка, или же, правда, маньяка. Но картина выглядела намного сложнее: проституция, наркотики, ревность. И как он сам заметил, это убийство не случайное стечение обстоятельств. У кого-то могла быть серьезная причина покончить с девушкой.
« Сроду здесь такого не было» – утверждает моя бабуля. И к ней бы прислушаться.
Даже если Черныш щелкает подобные дела на закуску, как белка орешки. Даже если мне не ведомо, какие методы он использует в своей работе, и на что в действительности рассчитывает.
Но я уже догадывалась к тому моменту, что за страх гложет мою душу.
Я почти не сомневалась, что имя убийцы навсегда останется тайной.
Кардинальное зло, тщательно продуманный ход кукловода, вот что представляло собою это убийство.
Это могло быть и отголоском прошлого. Но разве интуиция не сильнее логики?
Сидя в тот момент перед компьютером, я и предположить не смела, какой сюрприз поджидал меня вскоре.
Жизнь, оказывается, довольно часто ломает стереотипы. И пока лесорубы линчуют волка за то, что он бесправно разделался со старухой, Красная Шапочка стоит у них за спиной с окровавленными руками и, подло скалясь, наблюдает за казнью…
– А твоя «криминалка» стала популярной, да? – поинтересовался Федька, поворачивая ко мне перепачканное крошками от чипсов лицо.
Парень потянулся, хрустя костяшками пальцев и почесал голову, рыжие волосы встали торчком как у панка.
– Что? Чего смеешься? – И сам заулыбался.
– У тебя еда в волосах.
Федька комически тряхнул головой и обтер лицо футболкой.
– Так лучше? Здорово, когда ты смеешься. Тебе это обалденно идет, веришь? Смотри, даже дождь прекращается…
– Тебе бы поемы писать, а не гороскопы, – заметила я. – Уже закончил?
– Если бы, – тяжело вздохнул парень.
К обеду обстановка в редакции стала еще более напряженной. Труженики пера общим коллективом подгоняли материалы к печати, возбужденный не на шутку шеф маячил у каждого за спиной, требуя двойной работы, как за два номера, потому что ощущал не только потребность реабилитироваться перед читателями за перенесенный выпуск, но и в самом создании этого спец-выпуска видел огромную ответственность. Внимательно следя за процессом, время от времени он что-нибудь корректировал, но лицо его оставалось стянутым, крайне сосредоточенным и порою очень недовольным.
– Готово? – спросил он, когда очередь дошла до меня.
Я вручила ему еще теплый после распечатки листок. Он задумчиво его прочел и, ничего не сказав, исчез за дверью кухни.
Лада за соседним столом громко чертыхнулась и спросила, нет ли у меня запасной ручки. Сегодня она выглядела раздражительной, как никогда раньше. Внеплановое составление колонки, трудоемкое высасывание деталей из пальца и, очевидно, сорвавшееся свидание с любовником, явно выбивало ее из колеи.
Я стояла у приоткрытого окна, спасаясь от ее духов и от внезапно нахлынувшей головной боли.
– Возьми в сумочке, – ответила я рассеянно.
Лада крайне редко оказывалась чем-то довольна, излишне напрягаясь казаться серьезной. Что-то непременно ее злило, отвлекало, мешало творческому процессу.
Бедолага, она трижды поступала в университет, пока ее наконец не приняли. Но зато теперь она могла собою гордиться. В тридцать ее формы напоминали сладкую сдобную булочку, она стала блондинкой, носила облегающую одежду, с изобилием использовала косметику и принадлежала к официальному разряду журналистов, получая за свой труд не гонорары, а как мечталось – полную ставку.
Через секунду раздался ее протяжный испуганный возглас и, обернувшись, я увидела в руках у Лады фотографию – ту самую, что я стянула в четверг у Борщева.
Она разглядывала снимок с широко раскрытым ртом, страдальчески прижимая ладонь к груди.
– Какой кошмар! Это она? – спросила Лада с недоумением. – Но почему…
Тут как тут, словно сам черт из табакерки выскочил редактор и выхватил у нее фотографию.
– Аня, это что? – Осведомился он строгим голосом, как директор школы у нашкодившей пятиклассницы. – Верстка почти закончена, с минуты на минуту материал окажется в типографии, в два часа дня выпуск должен находиться во всех киосках города!
– О нет, вы не поняли. Нельзя…
Я попыталась забрать у него злосчастное фото, но шеф отскочил на шаг и удивленно посмотрел на меня.
– Что значит - нельзя? Фотография просто необходима, мне ли тебе объяснять?
– Тогда запросим фото из архива театра, – настаивала я. – Вы же видите – это следственный снимок, на него нужно разрешение.
– Для сценических портретов у нас нет времени, об этом стоило подумать раньше. А сейчас – это наилучший вариант. Позже, я надеюсь, ты мне расскажешь, откуда у тебя снимок, но сегодня главное, что он есть.
И с этими словами, а так же с фотографией Мирославы Липки, в которую каждый стремился заглянуть, пока он ею размахивал, шеф покинул кабинет.
Лада бледно простонала:
– Ань, ты что? – И смылась следом за редактором.
Потом долгие пятнадцать минут я стучала в дверь кабинета Виктора Палыча, в котором он заперся вместе с Ладой. Они старались сделать вид, будто их там нет, но я слышала, как они перешептывались.
– Господи, ну поймите же, этот снимок нельзя обнародовать! У нас нет на это права! – Тщетно упрашивала я дубовую дверь. – Вы же сами знаете…
– Вика, – в последней надежде я обратилась к секретарщице. – Пожалуйста, передай шефу мою
