рукописная, в толстом кожаном переплете, с тяжелыми медными застежками. Края толстых листов ее значительно позасалились и потемнели от частого прикосновения рук; местами виднелись закладки, — обрезки холста, ленточки и бумажки — остатки выкроек. Иван Мудрый бережно положил книгу на стол, бережно отер рукавом рубахи переплет и раздавил моль, вдруг взявшуюся невесть откуда. Но вот массивные застежки с треском отскочили, и книга, в которую «крепко верил» Мудрый, раскрылась.
На первом заглавном листе каким-то черным составом, подобным китайской туши, было немудро нарисовано трехглавое чудовище вроде змия; аляповатый всадник на маленькой, коротконогой лошадке скакал перед змием и поражал его ударами своего копья. Красною краской вокруг этой загадочной виньетки был обведен овал из цветочков, а внизу стояла красная же, кровавая надпись, загадочная не менее самой виньетки, и гласила:
Книга была написана на старинном, церковнославянском языке.
Дрожащею рукой стал перелистывать Иван Мудрый свою драгоценную книгу и, наконец, остановился.
— Вот слушай же, дружище! — сказал он, придвигая ближе к книге сальный огарок и поправляя очки.
— «Народятся люди сильные и храбрые, — с торжественностью начал Мудрый, немного в нос и шамкая своими беззубыми челюстями, — и возлюбят они людей как самих себя.[14] И разрушат они кумиры нечестивые, истребят храмины порочных, а святыню поруганную вознесут, и людей бедных из пленения лукавого извлекут, и мир дадут душам их. И восстанет тогда змеище, соберет свои все силы окаянные, ополчит своих темных прислужников и пойдет противу Добрых войною великою. И почнет змеище проклятое изрыгать хулы мерзкие на людей, — их же заповедь: возлюби ближнего, как самого себя. И поднимутся демоны терзать и рубить Добрых, — и из каждого куса человечьего новый человек вырастет и силы прибудет. Тогда поделится весь род людской направо и налево; и восстанет тогда царство на царство и народ на народ; даже по семействам пойдут смуты: отец не признает сына, сын не признает отца, и брат — брата. Будут большие землетрясения, и глады, и моры, и ужасные явления и великие знамения с неба. Прийдут дни, в кои из того, что вы здесь видите, не останется камня на камне: все будет разрушено. Так сказано в Писании. И сбудется сие точно…»
Иван Мудрый приостановился, поправил опять очки, снял со свечки нагар и многозначительно посмотрел на Никиту.
— Ну! — прошептал тот, перекинул ногу на ногу и, запахнувшись в тулуп, приготовился слушать далее чудесное сказание, смысл которого для Никиты все еще оставался темнее той ночи темной, что заглядывала к ним в окно.
— «Возгорятся войны и смуты великие, — продолжал Мудрый, — но чем более напрягаться будет змеище, тем многоголовее станет возникать противу него рать верных. И свергнут чудовище и затопчут служителей его во прах, будет едино стадо и один пастырь. Солнце воссияет тогда с небес в блеске новом и осушит землю, упитанную слезами и кровью. Всех Злых лики омрачатся печалию, а Добрые возрадуются и возвеселятся. И прийдут от востока и запада, и севера и юга и возлягут в царствии божием, — и царствию их мира конец прописан в книге за семью печатями, вскрыть кои возможет только лев от колена Иудина, как сказано в Откровении, Конь бледный и на нем всадник, коему имя
— Ну, тут уж другое пойдет… — заметил Иван Мудрый, закрывая книгу. — Глаза-то у меня не прежние… устают! А то бы мы почитали еще с тобой…
Долго, долго за полночь толковали друзья вполголоса о «змеище» и о «временах мирных». Не водка, — деревянный ковш с водой стоял перед собеседниками на столе…
Опять как-то, должно быть вскоре же после того, сидел Никита с Иваном Мудрым, с своим другом- приятелем. Но теперь не темная, дождливая ночь заглядывала к ним в окно, — веселый, солнечный день сиял над землей. На столе чистая скатерть постлана, и закуска на нем стоит: груда пшеничных пирогов, кусок баранины с картошкой, — и все такое вкусное, аппетитное. На дворе как будто праздник… Но какой именно праздник, Никита не может никак вспомнить…
Приходит господин — не то барин, не то купец — садится за стол, и ест, и пьет.
— Кто это? — спрашивает Никита, сильно удивляясь тому, что за странные знакомые завелись нынче у Ивана: приходят, не здороваются и без всякого приглашения садятся за стол.
— Не знаю! — отвечает Иван Мудрый, выкраивая спинку сюртука, и с лукавой усмешкой смотрит на Никиту сверх своих старых очков.
Никита еще более удивляется и тут вдруг замечает, что Иван как будто бы тот, да не тот…
Господин, закусивши, пошел было вон.
— Послушай-ка! — остановил его Мудрый. — Ты книгу-то эту дочел?
Гость молча кивнул головой.
— Дай-ка мне ее теперь!.. — Иван подошел к незнакомцу. — Да уж и трубочки-то эти оставь, пожалуй…
Незнакомец молча же положил на стол принесенные снаряды и книгу — и ушел.
— Вот ужо, как потемнеет, мы с тобой, Никита, звезды будем считать! — сказал хозяин. — Я-то их, почитай, все уж пересчитал…
Никита удивлялся.
В то время толпа людей валила по улице с топорами, лопатами, с вилами, косами, с разным дреколием.
— Что это? Куда они идут? — спрашивает столяр, опять удивляясь.
— На работу идут! — поясняет Мудрый и сам начинает шить и шьет усердно-усердно.
Идет Никита на улицу и много везде встречает народа. То вон точно отец дьякон, что судился с ним у мирового из-за рам, — да нет! Не дьякон!.. А там как будто господин Кривушин, недодавший ему за мебель более тридцати рублей, — да нет! Опять-таки не Кривушин… Что за черт!.. Никита мысленно ругается и удивляется все более и более… Огромные белые красивые здания утопают в роскошных садах. Во всем и повсюду, куда ни оглянется Никита, что-то новое есть и в то же самое время чего-то старого, знакомого недостает… Музыка где-то играет, как будто бы в Лобановском саду, но нет, не в Лобановском… Песни где- то поют… Мальчишки на площади играют, кричат оглушительно… Что это? Андрюша между ними! Да нет! Как точно Андрюша, а посмотришь хорошенько, — не Андрюша… «Что за чудо! Что за чудо!» — шепчет Никита. И город-то походит на Болотинск, а все-таки не Болотинск…
«Что за притча! Ровно нечистый меня обошел…» — раздумывает Никита и идет опять к Ивану Мудрому за объяснениями.
— Помнишь, в старой книге я тебе о чудовище-то читал? Давно читал, помнишь? — спрашивает Мудрый.
— Помню! — машинально отвечает Никита. — Да ведь ты мне это недавно, брат, читал…
— Недавно! — передразнивает его портной и усмехается. — Нет, брат, давно… Это еще
Вдруг кто-то заплакал — и Никита пробудился…
Тихо плакала во сне Степановна, и дождь хлестал в окна. Очень скучною и угрюмою показалась Никите ночная темнота после того яркого света, который слепил его во сне; после музыки и веселого пенья очень скучен показался Никите заунывный шум деревьев…
XIII
Кто не виноват?
Опять весна. Опять с безоблачных небес полился веселый свет; опять жаворонок звонко запел. Опять большая река с шумом понесла в далекое море свои чистые воды. Опять зазеленели вокруг Болотинска леса, луга и поля.
