Троцкий. Характеристика (По личным воспоминаниям)

развязностью, поистине изумительной и никем не превзойдённой.

Впрочем и Плеханов сразу почувствовал к Троцкому непреодолимую антипатию. Задолго до приезда Троцкого из ссылки заграницу, о нём уже много говорили, как о человеке, у которого замечательное перо. «Это перо мне очень не нравится», говорил Плеханов друзьям после того, как в первый раз увидел Троцкого[9].

Как бы там ни было, вся последующая политическая деятельность Троцкого с очевидностью доказывает, что идеи брошюры «Наша тактика» совершенно чужды были всему складу его характера, и она являлась лишь плодом вынужденного положения. И потому нет ничего удивительного в том, что она носит характер вымученности, характер статьи, написанной на заказанную чужую тему, что на ней нет отпечатка индивидуальности Троцкого.

Глава шестая В Петербурге Октябрьские дни 1905 г. — Троцкий в Петербургском Совете Рабочих Депутатов. — Парвус и «перманентная революция». — Арест. — Первая Государственная Дума

После этого я на некоторое время потерял Троцкого из виду.

Настали октябрьские дни 1905 года. Все выползли из подполья. Лидеры из зарубежных стран хлынули в Россию, в Петербург. Троцкий к этому времени уже находился там.

Для меньшевиков впервые открылась реальная возможность проводить в жизнь свои идеи о самодеятельности масс в широком масштабе. И они, действительно, не дожидаясь законодательного оформления, приняли самое деятельное участие в организации профессиональных союзов, кооперативов и всяких других объединений.

Идея Совета Рабочих Депутатов, сыгравшего такую видную роль в революции 1905 года, нашла у них свой первый самый живой отклик. Большевики, с Лениным во главе, верные своим принципам, решительно восставали против всех этих затей, пока власть находится в руках старого правительства. Увидев, однако, что рабочие не слушаясь их окриков, охотно организуются в профессиональные союзы, идут в кооперативы и пр., и что Совет Рабочих Депутатов становится главным центром революции, большевики с Лениным во главе, переменили тактику, хлынули в эти организации и всюду начали свою большевистскую дезорганизацию; а в Совете Рабочих Депутатов, вся сила которого была в его беспартийности, подняли скоро вопрос о подчинении его социал-демократической партии, т. е. в конечном счёте, большевикам; но в этом они успеха не имели.

Для Троцкого открылась, наконец, возможность выдвинуться и широко развернуть свои таланты. Он меньше всего интересовался теоретическими спорами между меньшевиками и большевиками, раз открылась возможность широкого действия и активного проявления своей личности. И когда первый председатель Совета Рабочих Депутатов, Хрусталёв-Носарь был арестован, Троцкий, под именем Яновского, фактически стал одним из главнейших руководителей Совета. Он достиг самого высшего, чего он мог желать. Взоры всей России были устремлены на Совет Рабочих Депутатов и его руководителей. Главный царский министр Витте вел переговоры с Троцким, как с равным себе представителем новой сильной державы. Было от чего закружиться голове и у всякого другого, а тем более у Троцкого, который, — теперь уже под сильным влиянием Парвуса, — известного русского и германского социал-демократа, впоследствии ренегата и спекулянта, — бредил «перманентной революцией». Когда Николай издал свой знаменитый октябрьский манифест, Троцкий, отвергнув участие в выборах в Государственную Думу и, вместе с большевиками всецело приняв точку зрения бойкота, в одной из своих речей заявил, что «рабочий класс на кроваво-красных стенах Зимнего Дворца кончиком штыка напишет свой собственный манифест».

Организационно, впрочем, Троцкий по-прежнему оставался с меньшевиками; и парвусовские идеи о «перманентной революции» он развивал на страницах меньшевистского «Начала».

В декабре 1905 года я приехал в Петербурга и в первый же день встретился с Троцким в редакции «Начала».

В элегантно одетом, изящном господине с очень важным видом я с трудом узнал Леву Бронштейна с его небрежной косовороткой и прочими атрибутами былого опрощения.

Хотя он обнялся со мной и расцеловался, в его отношении ко мне ясно давал себя чувствовать покровительственный холодок человека, стоящего очень высоко на общественной лестнице и не имеющего возможности тратить время с друзьями того отдалённого времени, когда он ещё не был в чинах. Он уделил мне всего 2–3 минуты в коридоре, пригласил на завтрашнее заседание Совета и исчез в редакционном лабиринте.

Присутствовать на заседании Совета мне, однако так и не удалось, и Троцкого на свободе я больше не видел. На квартире, где мне была предоставлена ночёвка, ночью, когда дом был полон гостей, был произведён обыск (по доносу о хранении нелегальной литературы), и я, как еврей, не имевший права жительства в Петербурге, был арестован. Я переночевал в участке, а на следующее утро, меня посадили в поезд и выслали из Петербурга. С первым, встречным поездом, я в тот же день вернулся обратно в Петербург.

На заседание Совета, я однако, решил некоторое время не ходить, чтобы не попасть на глаза арестовавшему меня приставу.

Тем временем весь Совет, вместе с Троцким, был арестован и предан суду.

После ареста Совета, политическая жизнь продолжала идти интенсивным темпом, направившись лишь по другому руслу: началась Думская кампания.

Между большевиками и меньшевиками опять загорелась борьба. Меньшевики отстаивали участие в выборах, большевики были решительно за бойкот, боясь, что участие в выборах создаст в массах иллюзию, будто эта недемократическая и почти бесправная Дума может разрешить все политические и социальные вопросы, и отвлечёт внимание этих масс от необходимости борьбы за Учредительное Собрание. Учредительное Собрание в их глазах, таким образом, в отличие от Думы, приобретало характер какого-то талисмана или социально-политической отмычки, обладающей чудесными свойствами, независимо от условий места, времени и окружающей обстановки. Сторонников участия в выборах они обвиняли на этом основании в распространении и поддержке вредных антидемократических «конституционных иллюзий». Это было у них тогда таким же любимым выражением, как теперь «контрреволюционеры». Государственная Дума была, наконец, избрана и созвана. Её успех и популярность в массах превзошли все ожидания. Даже большевики опешили, хотя не хотели в этом сознаться. Вопреки всем их гаданиям на кофейной гуще, Дума стала центром революционного освободительного движения в России, и правительство не могло её долго терпеть. В июле она была разогнана. Реакция решительно подняла голову. Начались аресты и обыски. Был арестован и я.

Глава седьмая В доме предварительного заключения Споры о бойкоте Думы. — Кадетизм и анархизм. — Колебания Троцкого. — Чужие лавры

В Доме Предварительного Заключения, куда я попал, политические пользовались свободой настолько, что совершенно беспрепятственно могли переговариваться через окна. Политические события резко нарастали. Каждый день приносил что-нибудь новое, и каждого вновь прибывшего (а арестованные прибывали непрерывно) товарищи осаждали допросами. Той же участи подвергся и я. Троцкий, который в это время тоже находился в Доме Предварительного Заключения, между прочим, спрашивал меня об общих знакомых. Моё замечание, по поводу одного из очень интересовавших его лиц, что он теперь «совсем меньшевик, почти кадет», вызвало злорадную реплику со стороны Троцкого: «Это очень пикантно в устах меньшевика!» В его глазах таким заявлением я убийственно компрометировал и себя и меньшевиков.