О Фотографии

морализаторство не остави­ли места для эстетической восприимчивости, фото­графировать можно только некоторые вещи и только определенным образом. Для нас, по мере того как мы все сильнее обособляемся от политики, появляется все больше свободного пространства для проявлений вос­приимчивости, дозволяемых камерой. Один из резуль­татов развития съемочной техники (видео, производ­ство фильмов без химических процессов) заключается в том, что частным образом камера чаще используется в нарциссистических целях — то есть для самонаблюде­ния. Но популярное сейчас использование зрительной обратной связи в спальне, на сеансе групповой тера­

пии, на субботней конференции далеко не так важно, как видеонаблюдение в общественных местах. Навер­ное, китайцы со временем найдут фотографии такие же инструментальные применения, как мы, — возмож­но, кроме этого. Наша склонность трактовать харак­тер как эквивалент поведения делает более приемле­мым широкое использование камер для наблюдения за людьми в общественных местах. В Китае порядки го­раздо более репрессивны и требуют не только контро­ля за поведением, но и внутренней перестройки. Там самоцензура развита до небывалых размеров, поэтому в таком обществе камера как инструмент слежки, веро­ятно, не будет использоваться слишком широко.

Китай являет собой такую модель диктатуры, где ру­ководящей идеей является «благо» и на все формы вы­ражения, включая изобразительные, установлены са­мые жесткие пределы. В будущем возможен другой вид диктатуры, где руководящей идеей будет «инте­ресное» и будут множиться всякого рода изображения, стереотипные и причудливые. Нечто подобное у На­бокова в «Приглашении на казнь». В его образцовом тоталитарном государстве есть только одно вездесу­щее искусство — фотография, — и дружелюбный фото­ граф, который вьется около героя в камере смертников, в конце романа оказывается палачом. И не видно спо­соба (если не считать навязанной исторической амне­зии, как в Китае) ограничить количество фотографи­ческих изображений. Единственный вопрос — может

ли функция мира изображений, сделанных камерой, быть иной, чем сейчас? Теперешняя функция вполне ясна, если подумать, в каких контекстах мы видим фо­тографии, какие зависимости они создают, какие ан­тагонизмы смягчают — то есть какие институты они поддерживают, чьи потребности на самом деле обслу­ живают.

Капиталистическому обществу требуется культу­ра, основанная на изображениях. Ему необходимо пре­доставлять огромное количество развлечений, чтобы стимулировать покупательский спрос и анестезиро­вать классовые, расовые и сексуальные травмы. Оно нуждается в сборе колоссального количества инфор­мации, чтобы лучше использовать природные ресурсы, повышать производительность, поддерживать поря­док, вести войну, создавать рабочие места для бюрокра­тов. Двоякая способность камеры — субъективировать реальность и объективировать ее — идеально удовлет­воряет эти потребности и увеличивает их. Камеры определяют действительность двумя способами, жиз­ненно важными для функционирования развитого индустриального общества: в виде зрелища (для масс) и как объект наблюдения (для правителей). Кроме то­го, производство изображений обслуживает правящую идеологию. Социальные перемены подменяются пе­ременами в изображениях. Свобода потребления са­мых разных изображений и товаров приравнивается к свободе как таковой. Чтобы свести свободу политиче­

ского выбора к свободе экономического потребления, необходимы неограниченное производство и потре­бление изображений.

Необходимость фотографировать все объясняется в конечном счете самой логикой потребления. Потре­блять — значит сжигать, расходовать; следователь­но, требуется пополнение. Мы производим изображе­ния, потребляем их, и нам нужны новые — и новые. Но изображения не клады, которые надо отыскивать, они повсюду куда ни глянь. Обладание камерой порожда­ет нечто вроде вожделения. И, как все виды вожделе­ния, заслуживающие такого имени, оно неутолимо. Во-первых, потому, что безграничны возможности фо­тографии; во-вторых, потому, что этот проект сам се­бя пожирает. Старания фотографов поддержать слабе­ющее чувство реальности ослабляют его еще больше. С тех пор как камера позволила нам «поймать» мимо­летное, гнетущее ощущение недолговечности всего на свете стало более острым. Мы потребляем изображе­ния с возрастающей быстротой, и, подобно тому как Бальзак подозревал, что камера расходует слои тела, изображения поедают реальность. Камеры — и проти­воядие, и болезнь, средство присвоения реальности и средство, из-за которого она устаревает.

Фотография фактически вынудила нас расстать­ся с платоновским пониманием реальности. У нас все

меньше и меньше оснований размышлять о нашем опыте, проводя различия между образом и вещью, между копией и оригиналом. Платону удобно было пренебрежительно относиться к изображениям, упо­добив их теням — преходящим, минимально инфор­мативным, нематериальным, бессильным спутницам реальных вещей, отбрасывающих эти тени. Но сила фотографических образов определяется тем, что они сами по праву — материальные реальности, информа­тивные остатки и следы того, что их высветило, власт­но меняющиеся ролями с действительностью — дей­ствительность превращающие в тень. Изображения более реальны, чем можно было вообразить. И именно потому, что они являются неограниченным ресурсом, которого потребительское расточительство не может истощить, есть все основания применить здесь кон-сервационистское лекарство. Если возможен лучший способ для того, чтобы реальный мир включил в себя мир изображений, то он потребует экологии не толь­ко реальных вещей, но также экологии изображений.

^{Краткая}

_{антология цитат}

Памяти В.Б.

Я жаждала запечатлеть всю красоту, которая являлась передо мной, и наконец эта жажда утолена.

—Джулия Маргарет Камерон

Я хочу иметь такую память о каждом дорогом мне су­ществе на свете. В этом предмете не только сходство, но связь, чувство близости… то, что тень человека ле­жит здесь, закрепленная навсегда! В этом, я думаю, свя­тость портретов, и вовсе не будет дикостью с моей сто­роны сказать — против чего так страстно возражают братья, — что я хочу иметь скорее такую память о моем любимом, нежели произведение самого превосходно­го художника, когда-либо созданное.

—Элизабет Баррет (1843, письмо к Мэри Рассел Митфорд)

Твоя фотография — это отчет о твоей жизни, для вся­кого, кто умеет видеть. Ты мог видеть другие способы работы, они могли повлиять на тебя, даже мог их ис­пользовать, но в конце концов ты должен будешь от них освободиться. Это и имел в виду Ницше, когда ска­зал: «Я сейчас прочел Шопенгауэра, теперь я должен избавиться от него». Он знал, как незаметно внедряет­ся чужое, особенно сильное благодаря глубокому опы­ту, — если ты позволишь ему встать между тобой и тво­им собственным видением.

—Пол Стрэнд

Что на внешности изображается и отражается вну­треннее содержание, а лицо высказывает и раскрывает внутреннюю сущность человека — это такое предполо­ жение, априорность которого, а вместе с тем и надеж­ность обнаруживаются при всяком случае в общей жажде видеть человека, который выделился чем-либо дурным или хорошим… Изобретение Дагерра оттого так высоко и ценится, что самым совершенным обра­зом удовлетворяет этой потребности.

—Шопенгауэр

Воспринимать вещь как прекрасную означает воспри­нимать ее неправильно.

—Ницше

Теперь за смехотворно маленькую сумму мы можем по­знакомиться не только с каждым знаменитым местом на свете, но также почти с каждым известным челове­ком в Европе. Вездесущность фотографа есть нечто из­умительное. Все мы видели Альпы и знаем Шамони и Мер-де-Гляс как свои пять пальцев, хотя ни разу не отважились бросить вызов ужасам Английского про­лива… Мы пересекали Анды, восходили на вулкан на Тенерифе, высаживались в Японии, побывали на Ниа­гаре и на