щели. Шаги поднялись по лестнице, шаги стали приближаться к кабинету, дернулась ручка двери, я бросился за портьеру, притаился, замер. Вот сейчас он войдет, вот сейчас он увидит.

Никто не вошел. Полыхнула молния за окном — начало октября, сезон гроз давно прошел! — раздался страшный человеческий крик, стук грузного тела об пол, и только после этого прогремел гром.

* * *

Я не знаю, как оказался на улице, не помню, забыл. Вероятно, выбрался через то же окно, через которое проник в дом. Говорят, в детстве, до шестилетнего возраста, я страдал лунатизмом. Я иду, нет, бегу по улице. Сколько времени я так бегу? Безлюдно, темно, накрапывает дождь — в тот день, когда я вернулся из клиники, тоже шел дождь, мелкий и безнадежный, точь-в-точь как сейчас. Редкие фонари горят тускло, в голове звучит музыка, невозможно отделаться. Закричать, заплакать, разрыдаться? Не поможет, ничто мне теперь не поможет. Как прекрасно быть просто курьером, но я не смог, не смогу. Совершенно незнакомая улица, куда мне теперь идти, как выбраться отсюда? А в голове звучит и звучит… Гроз в октябре не бывает. Мне не справиться с взбунтовавшейся действительностью. Может, если бы я поддался искушению, если бы включил компьютер, решение было бы найдено? Зачем я им поверил, зачем так неукоснительно исполнял все их предписания? Может, уже наступила ночь? Ветер. Дождь в лицо. Я заблудился. И в голове все звучит. Не думать о том, что произошло в этом доме, да мне вообще нельзя думать, так и врач говорил. Я работник курьерской почты, я просто исполнял свои обязанности — разносил заказные письма. По адресу Ильина, 37 пришло сразу четыре письма, я отнес их, доставил в целости, я видел, как я их вручил: подошел к дому, звучала музыка, позвонил в дверь, залаяла собака — большая собака, судя по поводку в библиотеке, — по лестнице загремели шаги, дверь приоткрылась. Курьер в униформе, с беджиком на груди, в бейсболке и черных очках — я — их вручил и попросил расписаться в квитанции. Пришлось задержаться после работы, потому что хозяев застать можно только вечером, после семи.

Фонари погустели, дождь стал стихать. Улица оживилась. Я вышел, я почти спасся. Однажды меня спасли, а сегодня я сам спасся. Вывеска. Переливается разноцветными огнями — бар «Загляни». Загляну. Это то, что мне нужно. Горячий кофе. Нет, лучше немного спиртного. Продрогший работник курьерской почты желает согреться.

Крепких напитков не оказалось, только пиво разнообразных сортов и оттенков. И к нему большой выбор рыбных закусок. Рыбу я не люблю. Заказал себе «Клинское». Принесли большой запотевший бокал, от одного только взгляда на него мне стало еще холоднее. Кажется, здесь не курят — воздух чистый, и на столе нет пепельницы. Выпить пиво и уйти поскорее.

Зачем я вообще сюда зашел? Мне нужно домой. Все вышло не так, я ошибся. Завтра рано вставать, работа моя тяжелая — весь день на ногах, весь день на людях, от переизбытка свежего воздуха постоянно горит лицо.

— Разрешите?

Вздрогнув от неожиданности, я поднял голову. Женщина. Подсаживается за мой столик, не дожидаясь разрешения. Спросила для проформы, как я там, сегодня, звонил для проформы, понимая, что все равно не откроют; подсаживается без разрешения, понимая, что не отвечу. Но может, я бы и ответил. Смотрит на меня, не могу понять выражения ее лица, но смотрит так, как будто меня знает. Я не знаю ее!

— Ну и что вы теперь намерены делать?

— Я?!

Боже мой, о чем она? И почему так смотрит? Не она ли играла на фортепьяно?

— Вы пианистка?

— Нет, что вы! — Засмеялась, махнула рукой, словно тоже не согласна со своим настоящим и его презирает. — Я работаю в библиотеке. Впрочем, это совершенно не важно. Я просто хочу знать, что вы собираетесь делать дальше?

— Я не понимаю.

— Оставьте! — Снова махнула рукой, но уже совсем с другой интонацией. — Я вхожу в ваше положение, но… Только не нужно делать вид, что вы совсем ничего не помните. Во всяком случае, если и забыли, то теперь должны были вспомнить обязательно. Клин клином, как говорится. — Она опять засмеялась, зло, недоброжелательно, почти угрожающе. Чего она от меня хочет, чего добивается? Мне становится жутко, как там, за портьерой.

— Но я действительно… — оправдываясь, начинаю я и сознаю, что она мне не верит и никогда не поверит и в этом почему-то права.

— Я даже согласна допустить, что некоторые детали затерлись, особенно после той обработки, которой вас подвергли, но… Вы должны, вы просто обязаны, слышите?!

— У вас есть сын? — подлавливаю я ее: вот сейчас она растеряется от моей проницательности и выдаст себя, и мне станет ясно, она или нет играла на фортепьяно.

— У меня дочь.

Хорошо, пусть дочь, девочка лет восьми, в мяч с собакой может играть и девочка.

— Вы очень красивая женщина. — Комплимент вырвался неожиданно для меня самого, черт его знает почему. — Сколько лет вашей дочке?

— Девять.

— А моей сестренке двенадцать. Она очень больна.

Я ловлю себя на мысли, что хочу рассказать ей о Тонечке, о той аварии, которая произошла шесть лет назад, о смерти отца, о том ужасе, который пережили мы с мамой. Не для того, чтобы расположить ее к себе, не для того, чтобы вывести на чистую воду, а просто рассказать. И я начинаю, делаю вдох, покачиваю головой в такт своим воспоминаниям, но она меня обрывает:

— Ваша сестра совершенно ни при чем. — Нахмурилась, забарабанила пальцами по столу, как я барабанил сегодняшней ночью. У нас много общего. Сыграть на этом? Но она не дает мне сыграть. — Так я могу на вас рассчитывать?

— Можете. То есть… если вы объясните.

— Объяснять тут нечего, все и так ясно. — Поднялась решительно, открыла сумку. — Вот, возьмите. — Протянула мне через столик сложенную слегка пожелтевшую газету. — Всего доброго.

Твердой походкой, с чувством исполненного долга и, как мне показалось, с облегчением она прошла к выходу.

Не знаю, почему я не побежал за ней. Я успел бы ее догнать. Мои натренированные на курьерской работе ноги позволили бы это. Догнать, схватить за плечи, развернуть лицом к себе и спросить… нет, проорать возмущенно: «Какого черта?! Я вас не знаю. И вы не можете меня знать. Я просто курьер. В моей жизни нет ничего тайного и по определению быть не может. В моей жизни нет места работникам библиотеки, виртуозно играющим на фортепьяно».

Я остался, не побежал. Успел бы догнать, но не побежал. Потому что успел подумать. Мои натренированные прошлой жизнью мозги остановили меня. Доктор, мама, Алекс и даже Тоня — они все так хотели, чтобы я стал просто курьером, бездумным существом, зомбированным своей простой работой, но, слава богу, процесс еще не зашел далеко. Я еще в состоянии думать, хоть и очень старался стать идиотом, во благо себе, во благо близким. Мне не нужно ни за кем бежать. Эта странная женщина — продолжение этой странной истории, только и всего. Разобравшись с историей, я пойму и роль этой женщины. Надо только разобраться…

Я сжал в руке бокал с выдыхающимся пивом. Медленно, согревая во рту, выпил половину. Высокий фирменный бокал с лейблом «Клинское». Да ведь я заказал именно «Клинское», подсознательно отвечая на вопрос! Я вспомнил, не осознавая еще, когда заказывал, а теперь окончательно вспомнил: она играла «Белые ночи» Чайковского, пятую пьесу из «Времен года» — май.

Май, а сейчас октябрь — не по сезону песенка! Означает это что-нибудь или нет или просто случайный выбор, ну, например, из всего цикла ей нравятся именно «Белые ночи»? Лично я предпочел бы «Баркаролу», если на то пошло. Впрочем, дело вкуса.

Я отхлебнул «Клинского». Было и еще что-то, в ее словах было. Да, вот: клин клином. Случайная ассоциация с надписью на бокале или намек на какое-то таинственное происшествие, которое я забыл, но должен вспомнить, благодаря той странной ситуации вспомнить?

Мне нечего вспоминать, я и так все помню: моя прошлая жизнь была интересной и насыщенной, но привела к катастрофе — к ужасу, к болезни она привела, но никакие таинственные события в ней не имели

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату